12 
И обнимаю сына.
Он меня рассматривает, глаза хитрые, все руки в разноцветных пятнах от фломастеров.
Как в старой сказке печка пекла пироги, так и Антошка печет улыбки на своем лице. Такие же румяные, такие же теплые.
– Я тебя съем! Я – Серый Волк! – кричу я, и мы начинаем возню, позабыв о бабушке, и ей это обидно, она направляется к дверям и оборачивается уже в коридоре:
– Антон! Быстро мыть руки! Посмотри, на кого ты похож!
– Я – Мойдодыр! – кричу я, подталкивая сына к ванной. – Мой – до – дыр! Мой – до – дыр!
Мне хочется сказать маме, что я соскучилась по своему ребенку, что мне хочется поиграть с ним, но я сдерживаюсь, потому что знаю, чем это закончится: обидой, поджатыми губами или, еще хуже, давлением и валерьянкой.
– Антона надо записать в садик! – говорит мама. – Он не общается со сверстниками.
– Давай. – Я и сама об этом думала. Даже садик приглядела. Рядом с домом. «Ромашка».
– Я отведу его, – говорит моя мама, – тебе же некогда. У тебя журналисты каждый день.
Звоню издателю. Восемь вечера, он где-нибудь ужинает. Не отвечает.
Отнесла сердце в туалет.
Полюбовалась минутку.
Каким-то бравурным маршем зазвонил телефон.
Мой издатель. Перезванивает.
– Как дела, звезда?
– Я не могу давать семь интервью в день. Я умру.
– По крайней мере, ты умрешь знаменитой.
– Хоть один выходной!
– Не волнуйся, через полгода от тебя все отстанут. Кстати, я хочу подписать с тобой договор еще на две книги!
– Еще на две книги?
– Думай, ладно? Мне нужен этот договор! Я же деньги в тебя вкладываю!
Вторая линия.
– Ну, ладно, я перезвоню.
– Пока, звезда!
– Алло.
«Алло» из первой группы. Сегодня во время интервью меня спросили, чего я боюсь. Я ответила: потерять надежду. Он:
– Привет.
– Привет.
У него слишком большие и смешно оттопыренные уши. Я рассмотрела их на первом свидании.
Мы встретились сразу после дождя. Громко молились лягушки.
И еще у него всегда такой недоверчиво настороженный взгляд. Как будто мысленно он говорит: «Так-так-так…»
– Ну, как твои дела?
– Ничего.
Он не звонил два дня. Я не упрекаю его. И изо всех сил стараюсь говорить так, чтобы в голосе не было обиды.
– Дома?
– Дома.
– Не поедешь в Москву? Разве так приглашают?
– Поеду, наверное.
– Да? А куда?
– Не знаю. Может, поужинаю с Катей. Вообще-то я собиралась лечь спать.
– Ну, отлично. – Он как будто обрадовался. – Тогда на связи!
– Okay. – Как будто мне безразлично. Срочно набираю Катю.
– Пойдем поужинаем?
– Не могу.
– Ну, пожалуйста.
– А что такое?
– Просто… ну, пойдем?
– Ну, пойдем.
Мы мило провели вечер. Катя рассказывала про женский клуб «Эгоистка». Мужской стриптиз.
– Пошли со мной. Тебе понравится! Там такие мальчики! – Она как-то гортанно не то засмеялась, не то захрюкала.
Он ухаживал за мной так, как ухаживают друг за другом дети: дразня и больно дергая за косички.
В 12 ночи я отключила телефон.
В 12.15 включила опять.
Он не позвонил.
Наверное, он звонил в эти пятнадцать минут. Ну зачем я отключила телефон!
Наверное, он решил, что я не поехала в Москву и легла спать.
Я не поехала в «Эгоистку».
Я легла спать.
– Привет!
Он позвонил в пол-одиннадцатого утра.
– Привет!
– Как дела?
– Ничего.
Он позвонил слишком рано, так что я еще не начала ждать его звонка. И поэтому голос мой звучал естественно и почти равнодушно.
– Дома?
– Дома.
– Позавтракаем? На «Веранде»?
– Не могу. У меня все расписано. Сегодня четыре интервью и три съемки.
– Через полчаса? Я за тобой заеду. Я улыбаюсь трубке.
– Ну, все. Я еду, да?
– У меня будет максимум тридцать минут.
– Разберемся.
Он приехал. Он радостно возбужден. Я волновался!
– Почему? – Надеюсь, я не краснею.
– Потому что к тебе ехал! А ты?
– Что я?
– Ты волновалась? Я смеюсь.
– Ну, признайся честно, волновалась?
Он ставит диск. Попса. Он щелкает пальцами и подпевает.
- – Плачет дождик, в листьях шурша.
- И, как дождик, плачет душа!
И я понимаю, почему он стал, например, политическим обозревателем, а не певцом.
– Нравится? – улыбается он. Я вообще попсу не люблю.
– А кто это поет? – вежливо интересуюсь.
– Да какая разница! – Он снова подхватывает припев и хохочет.
Я улыбаюсь.
Мы подъехали к «Причалу».
12 
