314 
Вчера Алексеев отправил и правительству секретную сводку настроений Действующей армии. В Петрограде правительство хотело получить в нескольких абзацах впечатление обо всём Фронте. Где-то со штабов корпусов начался сбор мнений, и штабные офицеры записывали то, что случайно было у них в памяти, упуская 99 неизвестных им долей, – а затем эти докладные сводились в следующих по старшинству штабах, что-то опускалось, а что-то подчёркивалось, – и так потом явилось целое. Оказались в сводке фразы и бодрые, но больше проступало изо всего собранного, что множество солдат в разных частях всего великого Фронта восприняло отречение царя с удивлением, недоумением, огорчением, сожалением, хотя и не сделало попытки сопротивиться. В иных местах толковали солдаты и так, что долго без царя оставаться нельзя, надо скорей выбирать нового. В общем, Действующая армия поначалу просто ничего не поняла в событиях – это было Алексееву ясно, но не было ясно в Петрограде, судя по газетам.
Да он и сам до сих пор не понимал. Что такое Совет и как он может властно распоряжаться наряду с правительством – невозможно понять военному человеку. Две власти могут означать только развал.
А между тем и сам Алексеев в самом Могилёве не мог помешать Советам, в Могилёве стало даже два Совета-комитета: гарнизонный и солдатско-офицерский комитет самой Ставки, – Алексеев разрешил своим офицерам примкнуть, надеясь таким образом сдержать и направить.
Что вообще было можно придумать против расходящейся волны Советов? Если правительство ни в чём не мешало им – как могло сопротивляться командование? И Алексеев собственными руками направлял Советы в свою армию: дал указание главнокомандующим создавать центральные комитеты при всех фронтах, и дальше в армиях, и дальше в корпусах, дивизиях, повсюду в смешанном составе, а где уже возникли солдатские комитеты – стараться включать туда офицеров.
В разум не вмещалось: как это, при неотменённых военных уставах и государственных законах, – самозваные Советы присылали на фронт никем не разрешённые депутации, которые сразу же, миновав командиров, обращались к солдатам? В разум не могло вместиться, – но это уже происходило, и не было сил запретить, – и ничего не мог Алексеев придумать, кроме как тоже пытаться канализировать.
Временное правительство плохо понимало, что происходит в армии, но армия, но Алексеев ещё хуже понимал, что происходит во Временном правительстве и вообще в Петрограде. Прямые аппаратные переговоры давно прекратились. Присылаемые документы – были специальны. И Алексеев и все штабные стали как никогда со рвением читать газеты – но быстро почувствовали, что и во всех газетах изложение как бы специальное: слишком горячо, а затуманено розовым и не доглядеться до дела. И потому особенно набрасывались на живых приезжающих.
Так, сегодня вернулся из Петрограда начальник военных сообщений Кисляков, ездивший на доклад к Некрасову. У Алексеева с 28 февраля остался недоразуменный камень, чувство обиды к Кислякову, что тот солгал тогда, не объяснил как следует, – а то ведь не отдали б им железные дороги и могло быть иначе многое. Но – и удержаться не мог от расспросов и вызвал Кислякова тотчас же, хотя этот хитрый рыжий чиновник заведомо не возьмётся передать правду. Он охотно делал доклад по железным дорогам, а выше и дальше будто сам не понимал. Вот, выяснялось, что всякая охрана железных дорог прекратилась повсюду – жандармерия вся распущена, а на замену никто. Ещё кое-где охранялись большие мосты, но уже и тут уверенности нет. Дичь!? Во время войны?
Ну, а как Бубликов? (Ещё один, самый неловкий камень.)
Бубликов? Никто, ничего, его и близко нет в министерстве.
Короткие часы гремел на всю Россию как Робеспьер – и вовсе нет?
А Родзянко?
Родзянко – не у дел, никакого влияния не имеет. Сидит себе в Таврическом дворце.
Это исчезновение гремящих имён трудней всего уразумевалось. Вот, недавно, всё сосредоточивалось только в них – Родзянко, Бубликов, – и вдруг рассеялись как дым?
Но оставались реальны – министры, и, как уже знал Алексеев, они собирались ехать в Ставку, несколько сразу. Вот и предстояло во всём разобраться в прямой беседе наконец.
По-деловому он должен был бы радоваться этой разъяснительной встрече, – а испытывал тягость, тянуло его.
Ещё недавно именно он и дал этому правительству власть – а вот обернулось, и они ехали контролировать его, упрекать, а может быть увольнять.
314 
