280 
Прошибально проталкивался Председатель – а наверху над его головой сменился Мансырев и послышался скрипучий как насмешливый голос Чхеидзе. Был лидером самой слабенькой маленькой фракции, сидел где-то там на краю думского зала – а теперь своим Советом захватил почти весь родной кров Таврического и считал себя главным тут хозяином.
– Вы, – дребезжал Чхеидзе, – должны слушать только людей, которых вы знаете. Вот, говорю с вами я – знаете ли вы меня? – Он толковал с уверенностью учителя и паузу сделал для учеников.
– Знаем! Знаем! – кричали из зала.
– Нет, вы меня не знаете, – поучал. – Вы думаете, что я – Председатель Совета Рабочих Депутатов? – (Кто и не знал, так узнал.) – Нет! Я такой же солдат, как и вы.
Совсем уже одурел, – возмущённо пробивался старый кавалергард.
– Вы спросите – какой я армии? – не торопился, забавлялся Чхеидзе. – Какого полка? Я – солдат рабочей армии, в ней я прошёл все должности, все чины. Теперь я дослужился до высокого чина генерала. Я – генерал-от-народного доверия.
Ну, кретин! – пробился Родзянко уже к низу лестницы. Теперь уже близко. Но и не прервёшь.
– Раньше мы учились у немцев, – глаголил Чхеидзе. – Теперь пусть они поучатся у нас. Русская революция вызовет скорое подражание в Германии. Мы создали великую свободную Россию – но не хотим лишать свободы других. А если кто захочет отнять нашу свободу – мы будем отстаивать её своей грудью.
Ну – полезно кончил, за это Родзянко ему отчасти простил.
Но ещё прежде чем Председатель занял на верхней площадке первое место – к перилам стал какой-то морской офицер. Он закричал неистово:
– Поклянёмся! – что русский народ никогда не пойдёт за тиранами! Никогда не предаст свободу!
– Клянё-омся! Клянё-омся! – сильно неслось из сотен грудей.
Отсюда виден был весь строй павловцев – во всю длину зала и загнувшись (во главе батальона – всего лишь поручик), группы оркестровых труб в разных местах, охотливые и мужественные лица воинов – и знамёна, знамёна.
Наконец – мог говорить Родзянко. Зал – уже видел его и кричал «ура».
Могучим голосом, отдохнувшим за неделю, он как пушкою выстрелил в зал:
– От имени Государственной Думы, доверенной надежды русского народа, я – приветствую павловцев как первых, перешедших на сторону народа!… – Мы исполнили одну нашу задачу, освободились от внутреннего врага, – теперь же сплотимся во имя защиты от врага внешнего! Мы надеемся, что вы, храбрые воины, постоите за матушку Русь!!! – (Ничто у него не получалось так густо и сильно, как «матушка Русь».) – Да здравствует свободная Россия!
О, какое «ура» заплескалось под потолком! какое «ура», раскачивая зал! И оркестры заиграли – эту гадкую марсельезу.
Но – цвёл зал, сияли тысячи лиц, – и вождь России Родзянко снова был на своём капитанском месте. Он – уверенно вёл революцию дальше.
595
Генерал Савицкий пригласил депутатов отобедать у него. В другой дислокации было бы хлопотно их принимать. Но сейчас стоял штаб дивизии в покинутом доме польского помещика, роскошная столовая светло-зелёной отделки, и не такие видавшая пиры, и поместительная удобная кухня, где уже с утра затеялся штабной повар, есть и припасы и вино. И столовое бельё в доме на месте, и всякое настольное убранство.
За тем и понять от них, чего он сам не понимал, или понять, что и они ничего не понимают. По речам – весь ход дел им казался благополучным. Заметно разные у них были взгляды, а вели к одному. Знали они что-нибудь особенное? Истекала эта сила из нового Петрограда? Вот послушать.
Четвёртым к столу был начальник штаба дивизии, высоченный полковник гвардейско-кавалерийского роста, намного выше их тут всех. При каждом шаге звенели как колокольчики его савельевские шпоры.
В немитинговой обстановке, вблизи, и депутаты оказались совсем доступными негордыми людьми, а приземистый с курчавой бородкой Игорь Платонович Демидов, кадет, тамбовский помещик, так даже просто милейший благодушный человек. В нём была та покойная барская несомненность, которая допускает быть уже совсем простым, и та насыщенность всеми видами бытия, которая не толкает человека выступать никаким претендентом. И голос его тут, где не надо напрягать, оказался с приятным припевом, и лицо всё время в улыбке.
А со вскинутыми остринками усов Павел Павлович Тройский, прогрессист из Твери, не так был прост, на каждой фразе чувствовались и претензии, и образование, – но ничего якобинского в близком обращении не проявил, и тоже дворянин, только что городской. И компанейский человек, с весёлым поглядыванием на закуску и выпивку.
280 
