Хотя концовка довольно странная, как будто подразумевается продолжение. Но всё равно,... 
12 
Я застыл на месте. Сигарета выскользнула из пальцев и оказалась на полу. С сигаретой в зеркале произошло то же самое. Какое-то время мы стояли, уставившись друг на друга. Меня словно заковали в кандалы, я не мог двинуться.
Наконец тип в зеркале шевельнул рукой. Не торопясь, провел кончиками пальцев по подбородку, потом медленно стал ощупывать лицо... Словно по нему ползало насекомое. Я заметил, что делаю то же самое, повторяю все за ним. Будто сам превратился в отражение. Иными словами, он пытался подчинить меня себе.
Собрав последние силы, я громко закричал. Получилось что-то вроде «у-у-у!» или «ге-ге-ге!» Сковывавшие меня путы ослабели. Совсем чуть-чуть. Тогда я недолго думая врезал палкой по зеркалу. Раздался звон стекла. Я рванул с места. Бежал, не оглядываясь, и, влетев в подсобку, запер дверь на ключ и с головой забился под одеяло. Дверь бассейна колотилась на ветру до самого утра.
Да-да-нет-да-нет-нет-нет...
Думаю, вы догадываетесь, чем кончилась эта история. Никакого зеркала, конечно, не было. Не было! Никто его в вестибюле не вешал. Такие вот дела...
Получается, что я видел не привидение, а всего лишь самого себя. До сих пор не могу забыть, какой ужас меня тогда охватил.
Кстати, заметили, что у меня в доме нет ни одного зеркала? Знали бы вы, сколько времени приходится тратить на бритье, когда своей физиономии не видишь! Уж поверьте.
Девушка из Ипанемы
О! Девушка из Ипанемы...
Стройна, загорела, красива.
В ритме самбы идешь,
Покачиваясь, невозмутима.
Я хочу сказать: ты мне нравишься,
Возьми сердце мое, красавица.
Но взгляд девушки мимо скользит.
Лишь даль морская его манит.
Так девушка из Ипанемы вглядывалась в морскую даль в шестьдесят третьем. И точно так же ее взгляд обращен на море сейчас, в восемьдесят втором. Годы не коснулись ее. Застывшая в образе, она неслышно плывет по морю времени. Или годы все-таки наложили на нее свой отпечаток – ведь ей должно быть уже под сорок. Наверное, она уже не такая стройная и загорелая, как прежде. Хотя, может, это и не так. У нее трое детей, и она обгорела на солнце. А может, она еще вовсе недурна собой, но ведь двадцать лет прошло. И никуда от этого не денешься. Но на пластинке годы на нее, конечно, не влияют. Под бархатный тенор-саксофон Стэна Гетца появляется она, девушка из Ипанемы, невозмутимая и нежная. Которой всегда восемнадцать. Я ставлю пластинку, опускаю иглу, и тут же возникает ее фигурка.
Я хочу сказать: ты мне нравишься, Возьми сердце мое, красавица...
Когда я слушаю эту мелодию, мне всякий раз вспоминается школьный коридор. Темный, сыроватый коридор нашей школы. Высокий потолок, эхо шагов по бетонному полу. Несколько окон выходят на северную сторону, там почти вплотную подступают горы, поэтому в коридоре всегда царит полумрак. И еще там почти всегда мертвая тишина. По крайней мере, в моей памяти школьный коридор запечатлелся именно таким – необыкновенно тихим.
Интересно, почему, стоит мне услышать «Девушку из Ипанемы», как сразу вспоминается школьный коридор? Не знаю... Связи же никакой. Что за камушки кидает в колодец моего сознания девушка из Ипанемы шестьдесят третьего года?
Этот самый коридор ассоциируется у меня с салатом из овощей. Листья салата, помидоры, огурцы, перец, спаржа, колечки репчатого лука и розовый соус «Тысяча островов». У нас в школе, конечно, в конце коридора не было салат-бара. Там была просто дверь, а за ней – всего лишь самый обыкновенный двадцатипятиметровый бассейн.
Отчего же, как только подумаешь про коридор – в голову овощной салат лезет? Тоже ведь одно к другому отношения не имеет.
А салат напоминает мне одну девчонку, с которой я был немножко знаком когда-то.
Ну, эта-то ассоциация как раз очень логична. Потому что моя знакомая, кроме салатов из овощей, ничего не ела.
– Ты... хрум-хрум... сочинение по английскому... хрум-хрум... уже написал?
– Хрум-хрум... не-а... хрум-хрум... не до конца еще, хрум-хрум-хрум.
Я тоже к овощам хорошо отношусь, поэтому, встретившись, мы ничего, кроме них, не ели. Она была девушка с убеждениями и на полном серьезе верила, что достаточно одной только овощной диеты – и все в жизни будет хорошо. А пока люди едят овощи, везде будут царить красота и спокойствие, мир наполнится здоровьем и любовью. Прямо как в «Земляничной декларации»[16].
«Когда-то давным-давно, – писал один философ, – были времена, когда материю и память разделяла метафизическая пропасть».
12 
