3 
— Ты бы сел, я сама тебе подам, — поспешно предложила она, уверенная, что еда отвлечет его — хоть ненадолго — от блудливых помыслов.
Ходж тут же уселся у очага, грея над огнем корявые пальцы. Украдкой наблюдая за ним, Розамунда наложила ему с верхом огромную миску. Презрев протянутую ему ложку, тот прямо зубами ухватил кусок мяса — ну чистый зверь! Розамунда диву давалась, как это отчим исхитряется не ошпариться еще булькающим мясным отваром. Она наложила и плошку поменьше — для Мэри. Та, застенчиво ее поблагодарив, на всякий случай отошла в уголок, чтобы ей никто не мешал спокойно поесть.
Розамунда наполнила миску для матери и стала ее будить, тряся за обмякшее плечо и громко крича ей в самое ухо, однако вывести Джоан из пьяного забытья девушке так и не удалось. В конце концов, та соскользнула с табуретки и, точно куль, привалилась к очагу, а потом и вовсе разлеглась на трухлявой циновке. Розамунда прикрыла одеялом свою храпящую родительницу, а потом положила ей под бочок уснувшего Томаса, тоже заботливо его укутав. Этот ритуал повторялся почти каждый вечер. Розамунда настолько уже смирилась с ним, что у нее уже не замирало все внутри от отчаяния и не мучила напрасная надежда на то, что в один прекрасный вечер Джоан не напьется.
— Сегодня от нее никакого толку не дождешься, — задумчиво пробормотал Ходж и, причмокивая лоснящимися от жира губами, уставился на Розамунду: — Есть тут кое-кто и послаще, свеженькая такая малышка, она-то меня и угостит.
Он ухватил девушку за юбку, но она сбросила его руку со словами:
— Раньше тебе не мешало то, что она спит. Розамунда содрогнулась, вспомнив омерзительные сцены, свидетельницей которых поневоле становилась.
— Мужчина не может довольствоваться одним только трясущимся разваренным студнем. Иногда ему охота попробовать что-нибудь повкуснее да позабористее.
Предвкушая приятное занятие, Ходж облизнулся красным, блестевшим от слюны языком, что заставило Розамунду сжаться в комочек. Неожиданно он вскочил со скамьи и схватил девушку за руки.
— Сейчас же отпусти! — крикнула она, пытаясь вырваться.
Услышав сестрицын вопль, Мэри кинулась на выручку. Она принялась неистово колошматить Ходжа по жирным ляжкам, едва не рыча от ярости.
— А ты кыш отсюда, черт тебя задери! — завопил Ходж, и от его зычного рева проснулась девочка и начала плакать.
— Присмотри за Анни! — приказала Розамунда, стараясь перекричать гам: она хотела таким образом заставить Мэри отойти от разъярившегося Ходжа. А тот поволок Розамунду по комнате, обдавая резким застарелым запахом пота, пропитавшим его одежду. В конце кондов, теряя терпение, он прижал ее, стучащую от ужаса зубами, к оштукатуренной стене и грузно всей тушей навалился… она не могла пошевелиться.
— Уж будет тебе кочевряжиться, сучка, — прорычал он. — Я куда раньше тебя приметил, чем твой дружок кузнец. Как-никак, я тебе отчим, смекаешь?
— Попробуй только тронь меня, процедила сквозь стиснутые зубы Розамунда, пытаясь высвободиться.
— А почему бы нет?! Думаешь, кузнецкий сынок даст мне затрещину?
— Думаю, что он даст тебе куда пониже… а потом оторвет и обмотает вокруг твоей же шеи, — сказала Розамунда, незаметным под юбкой движением выставляя вперед колено.
В ответ на ее угрозу Ходж громко загоготал;
— Ну напугала, ой-ой-ой! Прямо-таки весь трясусь от страха! А где ж твой знатный папашка? Джоан болтала, что он перережет мне глотку, если я тебя пощупаю. Чтой-то я никогда здесь его не видывал. Небось, теперь уж совсем трухлявый пень?
Больше ему ничего спросить не удалось, потому что его скрючило от боли. Он завопил и вытаращил глаза. Это Розамунда с силой ударила его коленом между ног. Руки, вцепившиеся в нее, разжались, и огромный детина рухнул на циновки, суча ногами, физиономия его побагровела от боли… Выкрикивая гнусные ругательства, он начал рыгать и вынужден был побыстрее выскочить наружу, где его вывернуло наизнанку.
— Успокойся, лапонька. Сегодня он нам точно уже не страшен, — утешила она Мэри, все еще всхлипывавшую от ужаса. Она спрятала горячее зареванное личико у себя на груди. Розамунда ликовала, хотя и понимала, что ее строптивость не пройдет для них всех даром. Но это будет потом… Жизнь в Виттоне приучила ее жить только настоящим.
— Спи, милая, и ничего не бойся.
Мэри громко вздохнула и теснее прижалась к сестре. Потом покорно улеглась на соломенный тюфячок, на котором они спали вдвоем, и накрылась одеялом. Через несколько минут она уже спала. Розамунда крепко стиснула руки, стараясь унять все еще бившую ее дрожь. Никогда еще приставания Ходжа не были настолько опасными. Еще бы чуток — и все… Она заставила себя успокоиться, стащила через голову платье и повесила его на гвоздик, вбитый в ставень. Хотя Ходж был пока на улице, она плотно задернула лоскутную занавеску, которая создавала жалкое подобие уединенности. Но вот дверь отворилась, и Розамунда снова напряглась… Слава Богу, Ходж сразу прошел к очагу и улегся на тюфяк рядом с Джоан. Удостоверившись, что он угомонился, Розамунда наконец успокоилась. Ворочаясь под домотканым одеялом, она старалась устроиться на жестком тюфячке поудобнее. В Сестринской обители, еще ее, кажется, Торпской называют, она спала на настоящей кровати, с деревянными перекладинами, на которые была настлана мягкая перина. Как сладко ей там спалось!.. Припомнив это, Розамунда вздохнула. Может, когда она выйдет замуж за Стивена, у них тоже будет такая же кровать — с периной. Тут Мэри захныкала во сне, и Розамунда оберегающе обвила рукой ее худенькое тело. Как только они со Стивеном поженятся, Розамунда обязательно заберет сестренку к себе. Сознание того, что она покинет свой продымленный домишко, согревало душу девушки. Под родимой крышей ей жилось совсем невесело. Те два года, которые она провела в обители, открыли ей, что не все на этом свете ведут такую жизнь, как ихние, деревенские. Там царили небесная музыка, и дивное пение, и смиренные тихие голоса. И хотя размеренный монастырский уклад совсем ее не прельщал, она грустила по тому благочинному спокойному мирку. Что и говорить, в обители ее не били, она была избавлена от пьяных свар, от омерзительной брани, от одуряющей навозной вони. Но и то верно, что там редко кто шутил или дурачился. Унылые краски, серые стены. Но даже здесь, в Виттоне, у большинства жизнь была не в пример пристойнее, чем в их развалюхе, именуемой в деревне Домом на окраине. Нет уж, у себя Розамунда заведет порядки, более схожие с монастырскими, чем с домашними. Розамунда опять вздохнула. Какое, однако же, безрадостное и бесцветное будущее ждало ее. Виттонские девушки о любви не очень-то думали, ну чтобы парень был по сердцу. Разве что мечтали иногда. А так был бы будущий муженек неленивый да с достатком, вроде Стивена, вот и ладно. А коль не повезет, придется мыкать горе с непутевым, как ее матушке. И все же Розамунда очень хотела влюбиться. Чтобы сердечко билось и замирало при виде суженого. Однако Стивен был ей безразличен, и это очень ее печалило. Да, он честный, работящий, да, она вроде ему по душе — и только…
3 
