171 
Наша сиротка-шантажист жаждал все новых и новых подробностей, и я был неутомим. Что мы там ели? Каково осознавать себя «избранными благородными счастливцами»? Бог свидетель, Бев, он так и спросил. Что у меня были за родители, что им во мне нравилось, когда я был подростком, как я «определял, когда они хотят меня выпороть»? Тут мне пришлось труднее некуда. Ты же знаешь моего патера; можешь себе представить, как маленький бессловесный Приап кого-нибудь «порет»? Несмотря на всю свою самообразованность и обогащенные за счет Хьюго познания о Древнем Египте, австрал на самом деле не имеет ни малейшего понятия о том, как устроен мир двадцатого века и кто его населяет. Я спросил его, почему идет война, зачем мы воюем с немцами и турками. Признаться, я и сам не понимаю зачем, но он-то взаправду не знает — бормочет что-то о международных банкирах и капиталистах, но очень неуверенно. Знает ли он, как избирается парламент, как зовут американского президента, на каком языке говорят в Австро-Венгрии, как играют в крикет? Не знает.
Я решил все-таки, что шантаж мне нравится — я отлично провожу время в компании кретина с вилючим хвостом. Полагаю, Бев, на моем месте ты получил бы равное удовольствие. «Значит, до свидания, са-а», — говорит он, потешно делая мне ручкой, собирает свои тетради и списки книг к гипотетическому прочтению и напоследок преданно лупает глазами на личного репетитора из Оксфорда. «К следующему разу я все выучу, не беспокойтесь». Как это мило, голуба моя. Тебе все это пригодится, когда вернешься разводить кенгуру.
Мои тебе поздравления, Б. К., с завершением обучения. Не знаю, думал ли ты о нашей послевоенной жизни, которая однажды станет реальностью. Когда у облеченных властью господ выйдет запас пригодных к истреблению молодых мужчин, Воюющие Стороны возьмут передышку и дадут подрасти молодняку. В промежутке я, разумеется, вернусь к своим ученым занятиям и положу глаз на тепленькое местечко Клема Векслера. Мне потребуется домовладелец-компаньон. Главное требование — ученая степень по литературе лягушатников. Если знаешь кого-нибудь подходящего, имей в виду: у меня свирепый нрав и византийские требования.
Просвещая массы,
Хей-хей
15 августа 1918 г.
Нежно любимый Б. К.!
Я тут чуток подзапутался. Буду рад любому твоему разумному и любезному совету.
До тебя, наверное, дошли душещипательные рассказы о том, как в Люксембурге, и не только в сочельник, по линии фронта заключаются маленькие перемирия на одну ночь: наши с ботами перестают стрелять друг друга, вместе выпивают, обмениваются подарками, напоследок танцуют, а потом отправляются по домам, чтобы наутро снова приступить к рутинному вспарыванию животов противника. Что ж, не вижу в этом ничего плохого. Точно так же на малопримечательной окраине Каира имеется заведение для обладающих утонченным вкусом джентльменов, культурный аванпост которого я посещал, когда подолгу приходилось допрашивать одних старух и пожилых деревенщин. Управляющие этого заведения, вдохновленные, без сомнения, достойными восхищения примерами святочного траншейного гуманизма, не ущемляют прав своих клиентов вне зависимости от их национальности и политической ориентации. Учитывая кошмарные военные обстоятельства, узниками коих мы оказались, все принимают это как должное. Сейчас я понимаю, что сие заведение открывает широчайшие возможности для контрразведывательной деятельности, которые я обязательно использую… собственно, в прошлые разы я и готовил для этого почву, сейчас это ясно мне как день.
«Честно сказать, наши школьные занятия мне изрядно приелись», — сказал я своему австральному тюремщику в приступе честности и злости. Устал быть у него на побегушках, а он вчера вечером опять явился и засыпал меня вопросами об Ах-эн-Атоне и о моей детской спальне.
«Вам они разве не в радость?» — спрашивает он и глядит так, словно я только что растерзал его сердце.
«Мне — нет, дорогая Матильда».
«Ясно. Боюсь, вам придется смириться», — отвечает он едко (ты был бы в восторге).
«Серьезно? — говорю я, — Думаешь, ты до меня дотянешься?»
На это привязчивая бестия со спокойной улыбкой выдала мне адрес описанного мною выше заведения. Увидев мою реакцию, он добавил, что его уже давно не повышали по службе, несмотря на то что он храбро и самозабвенно помогает союзнической контрразведке. Далее, прочистив горло и на короткое мгновение смутившись, что с этой потрясающе самоуверенной свиньей случается крайне редко, он потребовал — приготовься как следует, Бев! — чтобы наши уроки вышли за пределы палатки, чтобы я повел его осматривать памятники in situ, представил его археологам как своего коллегу из Оксфорда, недавнего выпускника, и порекомендовал им после войны взять его на работу. Бев, что творится? Боюсь, я ответил, что никогда этого не сделаю. «А если и сделаю, мне никто не поверит, понял, нелепое отродье каторжанина?»
171 
