Особенно,... 
75 
«Приедет ли? О, небо, он ведь поймет, что я предала его. А что еще я могла сделать? Как доказать, что я не вещь, которую можно поставить в угол, когда ему захочется позабавиться с другими. И если я что-то значу для него, он придет за мной. А тогда я поставлю свои условия. Мы будем обвенчаны по христианскому закону, и права Гийома на трон Нормандии станут неоспоримыми».
При одном воспоминании о сыне ее пронзила такая тоска, что слезы сами собой навернулись на глаза. Разлука с малышом перечеркивала все уверения, что она поступила правильно. Если бы Франкон отдал ей тогда сына… Но лучше бы она чувствовала себя, если бы Гийом оказался у франков? Насколько безопасно находиться возле герцога?
Герцог – ее родня, и ей ничего не угрожает. Но все же Эмме было спокойней, пока Гийом находился у своих, где ему точно ничего не грозит. Ведь он сын Ролло, да и Франкон позаботится о малыше. Франкон… Как неистово он не давал ей забрать сына. Знал ли он, что она не вернется? Вполне мог. Он всегда был более франком, чем нормандцем. В отличие от нее. Ибо сейчас, среди франков, она чувствовала себя чужой. А для Роберта она, как и прежде, была только ставкой в его игре.
Она поднимала голову туда, где на склоне росли одичавшие яблони. Их ветви были покрыты мелкими зелеными плодами. Эмма вспоминала яблони Нормандии. Когда еще она попробует сладковато-кислый пенящийся сидр, какой могут делать только норманны? О, как ей хотелось вернуться! К мужу, к сыну. Домой. Почему она позволила увезти себя? Она ведь добровольно села в лодку франков. А если бы она заупрямилась? Ее бы просто связали, как непокорную овцу. Они уже все решили. Им нужен Ролло. И ей тоже. О, небо, как он ей нужен!
Она тряхнула головой.
«Ты придешь за мной. Ты меня любишь. И я нужна тебе. У нас есть сын, который станет нашим наследником. От законного брака. И ради этого я решилась на побег. Я спасу твою душу. Ты вынужден будешь согласиться. А если нет?»
Опять те же тревоги и волнения. Те же вопросы, какие она целый день задавала своим безответным слушателям: реке, ветру, дороге, небу.
Подошел Ги. Принес ей поесть – несколько лепешек, мясо, бурдюк с вином. Она поблагодарила его кивком.
– Ты рада, что стала свободной?
Он не понимал ее сердитого взгляда. Ей наконец удалось сбежать, а она печальна, как пленница. Ги не хотелось верить, что она так тоскует по этому варвару. На ее щеке видна слабая полоска давнего шрама, а у виска – свежий синяк. Нет, она, такая гордая и нежная, не может тосковать по своему мучителю. Скорее – по сыну. Как же это вышло, что она пришла в лес без сына?
– Мне не дали его, – только и ответила она на его вопросы. – И, пожалуй, я рада, что так произошло.
Он совсем ее не понимал. Чувствовал, что ей сейчас не до него. Молча расстелил ей свой плащ. Ночь теплая, если не сказать душная. Ничто не предвещает непогоды. Решено спать под открытым небом. Конечно, это не ночлег для принцессы, но ведь когда-то она запросто спала и на каменном дольмене.
– Ты помнишь ту ночь?
Да, она помнит. Но слишком устала, чтобы об этом говорить. Он отошел к огню. Поправил на бедре меч, с которым уже привык не расставаться. Воины относились к нему, как к своему. У него был вид, как у воина, несмотря на темную сутану и крест. Однако когда он отошел в сторону и, опустившись на колени, стал молиться, никто не поспешил примкнуть к нему.
Эмма, подложив кулак под голову, смотрела на Ги. При свете костра его лицо со шрамом казалось ей незнакомым. И все же это был тот же монашек Ги с его религиозным пылом, какой полюбил ее за одну ночь в лесу близ Святого Гилария. Аббат из Суассона, который бросил ради нее все. Обычно Эмма гордилась, если ей удавалось пленить кого-то.
Но Ги… Возможно, у Эммы было перед ним чувство вины. Он был, как Атли, и любовь к ней принесла ему лишь душевный дискомфорт и страдания. Однако Эмма уже научилась ценить тех, кто ей предан, ведь, пока Ги с ней, она могла не волноваться. Так бы она, наверно, в безопасности и прожила жизнь с ним, если бы в ее судьбу, как смерч, не ворвался Ролло.
Хотя… Вряд ли бы их жизнь с Ги была бы счастливой. Ги, с его поклонением религии, и она, так любящая жизнь с ее буйством и страстями, не стали бы идеальной парой. И покой подле Ги не удовлетворял бы ее. Она бы затосковала от спокойной жизни, ибо, чтобы любить в полную силу, ей нужна борьба. Она ничего не может поделать с собой. Ее душа подобна быстрой форели, играющей в шумном потоке среди скал, которая в тихой заводи погибает.
75 
