177 
Она помнит, через какое унижение прошла, борясь за Ролло со Снэфрид. Но та хоть была соперницей, а Гизелла… Всегда быть в ее тени, кланяться ей в пояс, открыто стать матерью бастарда Гийома… О, она еще помнит, как презрительно относилась к прежним любовницам Ролло, и ни за что не согласится занять их место. Даже ее любовь к Ру не заставит ее принять это. Даже ее тяга к сыну не заставит ее открыто признать Гийома незаконнорожденным ублюдком.
А Ролло… даже их сына предал он, согласившись на этот союз. И она ненавидит его за гордыню, честолюбие и упрямство. И эта ненависть не позволит ей оставаться второй для него, видеть торжество в глазах недругов, слышать язвительные смешки за спиной. Нет, она лучше совсем разобьет свое сердце, чем будет продолжать жить его половинкой.
– Господи, сотвори чудо! – молила она, заломив руки и устремив к холодному небу взгляд. – Сотвори чудо, верни мне мое счастье. Дай нам встретиться до того, как…
Она не решалась произнести до конца фразу. Грудь распирало от боли. Город ликовал, провожая ту, что отныне станет залогом мира между норманнами и франками. А о той, что не смогла справиться с ролью жены, не могла оправдать возложенных на нее надежд, все забыли. На что она еще надеется? Почему не смирится? Ведь человека, опирающегося на соломинку, когда земля уходит у него из-под ног, не назовешь разумным.
– Позвольте мне потревожить ваше одиночество, мадам.
Эмма вздрогнула, услышав рядом твердый мужской голос. Отстранив рукой край широкого мехового капюшона, оглянулась. Перед ней стоял еще статный немолодой мужчина с длинной крепкой шеей и скуластым смуглым лицом, впалыми складками щек. Широкие плечи чуть ссутулились, лоб оголен, а сзади – длинные пегие от седины пряди ниспадают на плечи. Лицо властное, нос крючковатый, но тонко очерченный, вокруг впалых глаз морщины и темно-коричневые круги. Одет просто роскошно – опушенные мехом сапоги со шнуровкой, богатый пояс с мечом, плащ из теплого сукна сколот на плече фибулой в виде изогнутого филигранного трилистника в круге. Эмма вспомнила, что пару раз видела этого вельможу, когда ходила в церковь, и всегда он держался гордо и властно. Как и теперь, когда он жестом отослал стражей Эммы, и они отошли, не смея ослушаться.
– Простите, сударь…
– Мое имя Ренье из Лотарингии. Я герцог тех краев и прибыл ко двору Карла Каролинга принести вассальную присягу.
– Ваша милость.
Эмма хотела поклониться, но он удержал ее.
– Вы достаточно знатного рода, чтобы держаться со мной как с равным.
– Боюсь, что при дворе об этом мало кто знает, – вздохнула Эмма.
– К сожалению, это так. Хотя вы и не заслуживаете этого, принцесса Эмма.
Он окинул ее быстрым оценивающим взглядом, который бы возмутил Эмму, не держись с ней герцог столь почтительно. И она гордо выпрямилась, хотя герцог видел, как она напряжена. Чем-то Эмма напомнила Ренье олененка – та же затравленность и недоверие в огромных карих глазах.
– Я видел вас пару раз в церкви Сен-Медар. Вы поразительно красивы, Эмма. Я и ранее слышал, что вы хороши собой, но теперь сам имею удовольствие убедиться, что вы прекрасней, чем сама красота.
В его голосе чувствовался легкий иноземный акцент, но интонация была мягкой, в отличие от колючего взгляда. Но Эмма не понимала, к чему все эти льстивые, приветливые речи. Ожидала, что он скажет, но герцог медлил, глядел теперь куда-то в сторону, прислушиваясь к гулу из-за стены.
– Вы слышите этот шум? Это отъезжает та, которая займет ваше место в Нормандии. Вы же отныне становитесь свободной. Когда-то я лично хотел дать вам эту свободу и даже присылал своих людей в Руан.
– Я помню.
Она отвернулась. Глядела на воду, сбегающую в полукруглый, выложенный камнем водоем у стены. Сама стена, сложенная из серых булыжников и кирпича, уходила вверх на добрых десять саженей. Стена… Этот герцог говорит ей о свободе, но свобода обернулась для нее пленом.
– Я расспрашивал о вас, Эмма, – вновь заговорил герцог. – Вы королевского рода, образованны, пригожи. А главное – теперь вы свободны. Поэтому, поразмыслив немного, я имел смелость просить у вашего августейшего дядюшки соизволения жениться на вас.
Эмма только могла, что моргнуть. Это было настолько неожиданно, что у нее не нашлось слов. Ренье же продолжал говорить спокойно, словно обсуждал качество того или иного блюда или рассуждал об охоте.
– Конечно, я гораздо старше вас, но все же еще не старик, чтобы мне не требовалась жена и герцогиня. И вы мне подходите. Даже несмотря на ваше прошлое. Оно не смущает меня, ибо, видит Бог, я не считаю ни одного человека большим грешником, чем я сам. Поэтому я без колебаний предлагаю вам место подле себя на герцогском троне.
177 
