Нора впустила ее обратно в дом, не преминув посетовать на поздний час, и Энн скоро поднялась по лестнице, дабы узреть детскую в четверть четвертого, в час, что гак тревожил Констанс. Девочка спала крепко, под стать матери.
На рассвете Энн разбудила клиентку и представила ей доклад:
— Не по вам как по мосту оно пробралось этой ночью сюда, и уж точно не в ответ на ваши сновидения, — сказала она Констанс, все еще размягченной и помутненной сном. — Милая девочка, ваше сердце должно воспарить, ибо зло, вне всякого сомнения, ослаблено.
Сию же минуту (еще пребывая в сонливости!) Констанс вновь настояла на возможной вине супруга. Энн ответила вопросом:
— Куда вы запрятали ваше оружие?
Констанс провела ее к комоду близ комнаты, где дремала девочка, и явила тайник с коробочкой.
— И еще одно средство. — Энн вложила узкую костяную рукоять кинжала Третьего в ладонь Констанс. — Держите его вот так, дорогуша.
Она обернула рукоять податливыми пальчиками Констанс. Что именно думала Констанс в тот момент, во что желала верить, что готовилась услышать? Она не спрашивала, для чего предназначался кинжал, и Энн просветила ее:
— Всем женщинам следует иметь эту вещь среди приданого, но сколь редкая мать это понимает! Прижмите локоть крепче. Именно. Вам не придется этим воспользоваться.
Энн забрала кинжал у Констанс и поместила его среди распятий и зелени. Не исключено, что лезвие наведет Констанс на мысль о плотскости угрожающего ей зла. Констанс, должно быть, уже поняла, что они шифруются, разыгрывают фарс, однако сосредоточилась на потустороннем толковании.
— Вы храбры как львица, что защищает детенышей, — сказала Энн. — Ночью я убедилась в том, что ваш кошмар восприимчив к этим инструментам. Вы освободите себя от него. А со временем Джозеф может вновь явить себя столпом, что служит вам поддержкой и опорой.
Она закрыла коробочку, вернула в ее нору.
Энн чаяла оказаться неправой. Быть может, супруг невиновен. Быть может, существует мелкий бес, коего Констанс еще превозможет. Ее сердечко во всей полноте освящалось добротой и непорочностью; если оно не преломит зло, кто его преломит?
— Я желала бы, чтобы вы оказались рядом, оберегая меня всякую ночь, — сказала Констанс, когда они спускались по лестнице.
— Моя Констанс, сколь уверенно и быстро ваше сердце распознает достойных доверия! Это верное свидетельство вашей мудрости. Я не смогу присутствовать при следующей вашей битве, однако же вы располагаете всем необходимым. Я в этом удостоверилась.
Испив кофе, они расстались до первого луча солнца.
— Мы подобрались к разрешению ближе, чем прежде, мой дорогой друг, — сказала Энн на пороге, уповая на истинность этих слов. Она не ведала, каковое из разрешений окажется удовлетворительным. Она размышляла о ребенке, спавшем наверху, о пище и вине, подушках и портьерах, о мужчине, что должен вернуться домой сегодня, о кроткой женщине, коей она могла предложить единственную защиту — неведение.
VI
Он вышел и застыл на пару собственнических мгновений на ступенях, внимательно осматривая небо и улицу, излучая бездарное довольство собой. Первая мысль Энн — что было лишь естественно — являла надежду на то, что его вожделение рассеяно. По размышлении Энн решила — не менее естественно, учитывая ее видение обстоятельств, — что если он все-таки восторжествовал — она ничего не могла с собой поделать, — она молилась, дабы мать осталась нетронутой и насилие снесла бы дочь. Другие сказали бы, что Ангелика всего-то познает отвратительность мужчин раньше сверстниц.
В определенном полусвете подобное знание казалось почти сокровищем. И она спасла бы жизнь собственной матери: похвальное достижение для молодой женщины.
В мире, скроенном по лекалу Энн, Ангелике, маленькой героине, каждый свидетельствовал бы почтение, о ней писали бы газеты, как в этом худшем мире они писали о каждом втором лейтенанте, что любовно подставил грудь неприятельскому ядру, спешившему к его командиру, испытал ввиду сравнительно ничтожной храбрости мгновенные муки и затем на протяжении вечности смаковал славу.
Как и самым первым утром, когда Нора прятала лицо, Энн пересекла дорогу и надвигалась на мистера Бартона, пока он ступал прочь от двери. Приближаясь к нему, она изучала скобки его рта и угол бросаемых им взоров.