Особенно,... 
76 
Они длили беседу, начатую за день до того. Констанс вновь искренне и открыто говорила о своих горестях, смеялась над рассказами Энн, приникала к источнику ее мудрости и ухватилась за возможность: поскольку завтрашним вечером лабораторские дела вынудят Джозефа покинуть Лондон, Энн может побыть в доме подольше, дабы отскрести остатки трагедии Бёрнэмов. И поужинать.
Между тем Ангелика — чистая детская радость и свобода — порхала вблизи и вдали. Когда она застыла, дабы послушать разговор женщин из-за скамейки, возложила руки им на плечи и просунула меж ними голову, Констанс и Энн изо всех сил принялись маскировать обсуждаемые сущности и ужасы, однако девочка определенно постигла истину, ибо вдруг погладила родительскую щеку, прося мать не грустить. Она пообещала всегда ее радовать и всегда быть хорошей, после чего улизнула очаровывать более посредственного, нежели она сама, ребенка либо сбитую с толку гувернантку, дабы те с нею поиграли. Ангелика затерялась в рощице и вернулась с гирляндой историй: меж ветвей она видела голубую манифестацию. Это было по меньшей мере невероятно; видимо, так она просила позволить ей поучаствовать в беседе на равных. Энн дала ребенку возможность озвучить свои мысли, и Ангелика быстро сказала:
— Мне совсем не нравится, когда мамочка испугана.
Она угадывала материнские боль и страх.
— Лучше всего, если мамочка будет спать рядом со мной, — сказала она. — Тогда он останется снаружи или спрячется. Он не осмеливается тронуть меня, когда мамочка смотрит.
Она что-то видела, желала о чем-то рассказать, но, увы, раззадорить ее на свидетельские показания было затруднительно. Ее видения близко соответствовали материнским — факт, подтверждавший множество различных и противоречивых версий. От нее разило чесноком.
V
Нежные щечки и шейка Ангелики пахли средствами, кои прописала Энн, даже сильнее на будущий вечер, когда Энн прибыла, дабы выполоскать из дома Бартонов заразу Бёрнэмов. Сильнее сделалась и убежденность Констанс в преступности супруга. Суточный промежуток сказался противоположным образом: вместо того, чтобы увериться в несущественности произошедшего, Констанс определилась на счет вины мужа и, едва впустив Энн, принялась с воодушевлением излагать свои теории, невзирая на Ангелику, коя внимала ей со скамейки при фортепьяно либо повиснув на материнских юбках. Попытка Энн остудить Констанс провалилась; настойчивость, с коей та увязывала супруга с кошмаром, впервые заставила Энн усомниться в диагнозе.
Я вовсе не имею в виду, будто упорство Констанс убедило Энн в том, о чем сама Констанс проговаривалась вскользь; нет, Энн по-прежнему полагала, что Джозеф Бартон — при всех его грехах — не руководил никаким духом-невольником. Вернее сказать, что Энн определила само упорство как «сокрытое».
Мгновения сокрытого, когда события замедлялись и Энн воспринимала важнейшие сведения, что таились под словами, внутри невербальных звуков, по ту сторону гримас, даже в сопутствующих предметах и декорациях, дарили ей прекраснейшие переживания, пусть даже болезненные либо измерявшие чужую боль. Энн не была наивна; она лучше прочих сознавала, что мир по природе своей ни добр, ни милосерд. Точно так же, следует отметить, не видела она и грандиозной решетки, взаимосвязывающей всех людей, все события, все время; Энн с легким сердцем признавала изобилие бессмысленных совпадений. Она не была дурочкой, коя верит во всяческие порождения чужих капризов.
Но мир строился на красоте, что составляла его основной узор, его структуру, пусть частности нередко бывали жестоки и уродливы. Посвятив себя работе, Энн со временем набралась опыта и была осчастливлена тем, что узрела тусклое связующее сплетение, кое наиопреде леннейшим образом лежало в основе основ повседневности. Того, кто проявлял неослабное внимание, здесь ждали путеводные нити. Они не требовали внимания, но вознаграждали его. Определенные мгновения, предметы, слова выделялись не лучистостью (идиотический термин, призванный объяснить косным людям какую-то долю этого ощущения), но скорее врожденной и притом частичной значимостью, тоской по завершенности. Они были звеньями в цепи, однако звено, коему назначалось быть сцепленным с предыдущим, могло объявиться дни спустя в другом месте и в напрочь иной ситуации. Тем не менее два этих звена, увиденные как они есть, в соединении, не могли быть ничем иным, исключая совпадение и самообман. Они достигали одно другого, минуя обстоятельства, и заключали в себе некий новый намек либо вывод, что поддавался лишь внимающему.
76 
