Лешка глядя на банки только вздохнул и заметил:
— Надо будет их не выбрасывать, а на собаке испытать, вдруг не отравленное. Я там на улице пару шавок видел, вот их и покормим. Если не сдохнут — сами съедим — он опять вздохнул, добавив — Вишнёвое — это моё любимое...
— У, проглот! Только собак сам ловить будешь, я тебе в этом не помощник. Я собак живых люблю...
Уже выйдя на улицу, и вдохнув свежего, несмотря на конец февраля уже пахнущего весной воздуха, я унюхал какие-то посторонние запахи:
— Лешка, чуешь — вроде гуляшом пахнет?
Гек, покрутив носом уверенно указал направление:
— Вон оттуда несёт. Глянем, кто там?
— Конечно...
Мне самому стало интересно, кто это на территорию нашего будущего объекта впёрся. И почему сидят не в доме, а в дальнем сарае, похожем на длинный свинарник. Взяв на всякий случай автоматы на изготовку, по большой дуге приблизились к строению. Узкие окошки проходили высоко и глянуть в них не получилось, поэтому подойдя к двери я её распахнул пинком и сразу уйдя с линии возможного выстрела, гаркнул:
— Хальт! Хенде хох!
В полутьме строения что-то звякнуло, бумкнуло и задребезжало, а испуганный тонкий голос охнул:
— Ой, лышенько!
И всё затихло. Кхм... похоже что не немцы, но соваться всё равно как-то стремно... По уму — гранату бы катнуть, только судя по голосу, там или ребёнок, или деваха. И когда испугались, то крикнули вовсе не — «о майн гот», значит — не немцы. Но с другой стороны вдруг там и фрицы присутствуют? Поэтому не суясь в проём и показав Геку, чтобы не расслаблялся, громко сказал, на этот раз по-русски:
— Кто там есть, выходи по одному, а то гранату кину!
Опять что-то звякнуло и уже другой женский голос крикнул:
— Не надо гранату, мы свои!
Хе, похоже действительно наши. Пригнувшись, я вошёл в сарай и увидел, что там, возле перевёрнутого, исходящего паром котелка, стоят три замотанные в платки фигуры. Девчата, лет по двадцать. Одна из них увидев мою форму прерывисто выдохнула и сказала:
— Леська, Стешка, это точно наши
и уже обращаясь ко мне
— вы нас так напугали, мы сначала подумали — немцы опять вернулись...
Я с удивлением разглядывал девушек, а потом поинтересовался:
— Вы откуда здесь взялись? Или из угнанных? Тогда почему в комендатуру не пошли? Там бы вам помогли...
— А мы товарищ командир только вчера вечером из Буглайна сюда пришли. Там сейчас стреляют сильно, вот нам один дяденька солдат и посоветовал уходить на восток.
После упоминания про дяденьку солдата, я пригляделся получше и скинул возраст девчонок года на три — четыре. Они просто грязные и измотанные, а так им лет по шестнадцать не больше. Глядя, как они жмутся друг к другу и преодолевая спазм, внезапно перехвативший горло спросил:
— Девчата, а почему в сарае то сидите? Почему в дом не пошли?
— Нам, в господские дома запрещено заходить. За это убить могут.
Кхк... Я только глаза вытаращил, не находясь что сказать, поэтому вступил Пучков:
— Вы что, здесь же наши кругом, какие ещё господские дома? Кто вас убьёт?
Говорившая потупилась и тихо ответила:
— Это да, только мы за два года привыкли, что в усадьбу, пока не позовут, входить нельзя... Нам это накрепко вбили...
Твою мать! В этот момент, у меня как-то резко пропало всё сочувствие к гражданским немцам. Значит лебезите суки? Вот так теперь и будет! Ведь в этих девчонок не каратели и не эсэсовцы «вбивали» понятия про «господские дома» и про то, как положено вести себя рабам с востока. Обычные законопослушные и чадолюбивые главы семей этим занимались. Чувствуя, что от этих мыслей меня начинает трясти внезапно нахлынувшей яростью, резко сказал:
— Слушай меня девочки. Быстренько собирайтесь и пошли в дом.
Пока бывшие рабыни увязывали свои узелки, с сожалением поглядывая на опрокинутый котелок с каким-то варевом Лешка тронул меня за руку:
— Командир, в «уазике» НЗ есть, я принесу?
— Само собой, мухой давай, мы в гостиной будем...
А потом мы кормили отощавших девчат разными вкусностями. То есть, это для них обычные консервы — деликатесами казались. Стеша, самая младшая из подруг, похожая на маленького взъерошенного воробушка, в своей деревеньке, находящейся в Западной Белоруссии, такую штуку как сгущённое молоко, пробовала один раз в жизни. В сороковом году, ей отец из города подобное лакомство привозил. И теперь, глядя на эту пигалицу, которая тоненьким слоем мазала белую тягучую массу на галету, сначала умилился, а потом не выдержав сказал: