– Этот человек хочет вас.
Эмма вдруг рассмеялась.
– Хочет, и давно. Однако этот зверь еще и любит меня. И это удерживает его. Я не знаю, как это объяснить, но чувствую, что староста не сможет причинить мне вреда. Другим, – она поглядела на юношу, – может быть. Но не мне. Как бы ни был ужасен Бруно, но ему нужно не только мое тело, а и душа. Он жаждет любви: чтобы я тосковала и хотела его, как и другие женщины, которых он покорил.
Она остановилась, заметив, что Видегунд отстал. Стоит, удивленно глядя на нее.
– Бруно? Он любит вас? Любит? Разве такой зверь может испытывать хоть какое-то подобие почтения и любви?
Он приблизился, все такой же неуверенный, удивленный. Эмма бережно вынула запутавшуюся в его светлых волосах веточку.
Он отвел ее руку, опустил длинные ресницы.
Эмма вздохнула. Пошла дальше. «Тебе-то этого не понять, мой бедный дурачок. Твои понятия о любви и почтении схожи с благоговением перед святыней. И зря».
Они заговорили об охоте.
Охота в тот день выдалась удачная. Они подстрелили несколько белок. Видегунд оглушал зверька тяжелой стрелой с тупым наконечником, чтобы не портить шкурку, а добивал валившуюся с веток добычу ударом о дерево. Эмма морщилась. Предпочитала стрелять стрелой с острым наконечником. За поясом у нее уже болталось четыре беличьих тушки, когда в кустах раздался треск и неожиданно выскочил черный вепрь-секач. Эмма предпочла бы не трогать его, но Видегунд резко бросил в него рогатину и, когда раненый зверь развернулся, выскочил вперед с тесаком. Не успела Эмма испугаться, как все было кончено.
Эмма с восхищением глядела на Видегунда, поражаясь его силе и ловкости в сочетании с почти девичьей грацией и хрупкостью. Да, такому действительно не страшен лес. Здесь он в своей стихии.
Быстро соорудив волокуши из еловых веток, он взвалил на них тушу, но не позволил Эмме помогать тащить их.
Вечером в усадьбе пожарче развели огонь, жарили мясо убитого вепря. Ренула старательно поворачивала на угольях жирные куски. Маленькая Герлок, забравшись на скамейку, с интересом наблюдала. И вдруг кинулась к двери.
– Бвуно! Мой Бвуно пьисол!
Староста несколько раз высоко подкинул хохочущую малышку, зарычал на нее по-медвежьи – даже стены содрогнулись. Сел на лавку, усадив на колено Герлок. Покосился в угол, где Видегунд невозмутимо зачищал ножом заготовки для стрел.
Ренула угостила его куском мяса, и Эмма воспользовалась предлогом забрать у него дочь. Ренула, вытирая руки о передник, вернулась к очагу и между делом заговорила о матери Тьерри. Та после смерти сына совсем зачахла, словно с гибелью Тьерри у нее пропало всякое желание жить.
– Я хотела ей помочь, – сказала Эмма, – но она не желает со мной иметь никаких дел.
– Не стоило бы вам вмешиваться, госпожа, – неожиданно подал голос Видегунд. – Эта женщина все равно умрет. Я говорил с братом Иммоном, который готовит ей настойки, и он сказал, что будет чудом, если она протянет до Рождества.
– Ты интересовался ею? – удивилась Эмма. И не только она. Все поглядели на спокойно работавшего ножом Видегунда. – Надо же, а я думала, что, кроме леса, тебя ничего не интересует.
Зеленые глаза юноши ярко блеснули.
– Я знаю все обо всех в округе.
– И рад бы был, если бы все разом подохли! – неожиданно разозлился Бруно. – Тогда бы ты мог в одиночестве выть на луну под своим проклятым оленьим распятием.
– Бруно, не богохульствуй! – возмутилась Эмма.
– Бвуно! – тоже возмущенно, но ничего не понимая, воскликнула и Герлок и погрозила старосте крошечным кулачком.
Все рассмеялись.
Эмма заметила, как Мумма подошла к Бруно, выразительно ткнулась бедром в его колено. Не поднимая к ней головы, тот молча вытер руки о подол ее платья, отослал от себя шлепком пониже спины. И, повернувшись к Эмме, сказал:
– Я не шутил, что готов в присутствии аббата и рахенбургов[15] взять со дна кипящего котелка камень. И пусть судят потом по ожогам, виновен я или нет.
Эмма чувствовала, что Бруно необходимо оправдаться именно в ее глазах. Но по тишине, что установилась вокруг, поняла, что и других это интересует. Чтобы разогнать возникшее замешательство, перевела разговор на другую тему, рассказала о неожиданной встрече с Утой, о том, как та хотела ей что-то сообщить.
– Так она вам ничего и не сказала? – даже подался вперед Бруно.
– Не успела. Услышала твои шаги и убежала.
Бруно откинулся в тень, облокотясь о стену, но, когда Эмма зажгла лучиной недалеко светильник, она увидела злое брезгливое выражение у него на лице.