12 
И вдруг она поняла, что безумно хочет этого ребенка. Больше всего на свете. Ее даже не пугала перспектива гнева Ренье, который узнает, что взял в жены женщину, беременную от другого, от его врага, пленником которого он когда-то был.
Хлопотавшие вокруг нее женщины так и не поняли, отчего их веселая и беспечная госпожа вдруг так горько заплакала. Решили, что это из-за страха перед гневом супруга. Стали утешать. А вечером вдруг неожиданно ее опять посетил супруг. В ночном одеянии. Сказал, когда они остались одни:
– Завтра у нас важный день. И эту ночь мне лучше провести у вас, дабы все удостоверились в наших супружеских отношениях.
Она лежала на кровати, а он сидел рядом, попивал из золоченого кубка легкое белое вино и говорил о величии его союза с Каролингами, о том, что, принеся оммаж Карлу, он пресечет тем самым претензии на Лотарингию со стороны германских Конраддинов. И тогда он станет полноправным правителем, ибо не секрет, что Карл слишком слаб, чтобы всерьез распространить свою власть на Лотарингию, и вся власть сосредоточится в его, Ренье, руках. А потом он объявит себя королем, ибо женат на дочери и племяннице королей, и подобное родство возвысит его, как в свое время возвысился его отец путем брака с принцессой Эрменгардой, дочерью императора Лотаря I.
Эмма ждала, когда муж остановит поток своего красноречия, дабы поведать ему о том, что узнала от девочки-королевы, что якобы Карл Простоватый сомневается в ее королевском происхождении. Но опешила, когда Ренье, едва умолкнув, скользнул к ней под одеяло и тут же буквально набросился на нее. Сказался ли отдых после трудной дороги или гордость от того, что он держит в объятиях женщину королевских кровей, но Ренье вдруг оставила слабость, и Эмма наконец-то стала его настоящей супругой. Она покорно отдалась ему, но как же это торопливое, быстрое соитие отличалось от того безбрежного упоительного наслаждения, что она познала с Ролло! Ренье шумно дышал, затем отвратительно захрипел и наконец оставил ее в покое. Эмма без движения лежала и с трудом сдерживала желание встать и принять ванну.
«Ничего, – успокаивала она себя. – Главное, что теперь, когда у меня появится ребенок, никто не заподозрит ничего дурного и мое дитя будет принцем Лотарингии».
Ренье скоро заснул. Эмма долго лежала с открытыми глазами, прислушиваясь, как голые ветки царапаются о ставень окошка, как попискивают в подполе крысы. Она жаждала лишь одного: чтобы не ошиблась и чтобы прощальная грубость Ролло дала ей новый смысл жизни.
Утром Ренье был даже ласков с ней. Однако его мысли были уже заняты предстоящим событием, и он вскоре оставил жену. Ей принесли парадные одежды. Платье было сшито из мягкого, ослепительно белого фризского сукна, достигавшего пола, с длинными, сужающимися к запястью рукавами. Оно было без вышивки, но с богатой тяжелой аппликацией из драгоценных камней, выложенных каймой по подолу. Поверх платья на Эмму надели широкую, почти как накидка, полосу материи с прорезью для головы. Она была из темного бархата, почти негнущаяся от нашитых на нее золотых пластин и драгоценных каменьев. Она спускалась спереди и сзади до щиколоток. Эмма задевала ее при ходьбе коленями, так что украшения даже позвякивали и от них исходило мерцание.
Длинные волосы герцогини на уровне лопаток перехватили богатой застежкой, голову покрыли легким белым покрывалом и сверху надели легкий золотой венец. Этот венец привлек внимание Эммы не только своей роскошью, но и тем, что его ободок имел четырехугольную форму, несколько неудобную, но именно такую, какую носили монархи из рода Каролингов. Четыре высоких зубца: один, повыше, – над челом, два по бокам и один сзади – оканчивались трилистниками лилий, как у особ королевской крови.
Эмма невольно почувствовала себя смущенной столь подчеркнутым свидетельством ее принадлежности роду Каролингов, к тому же у нее из памяти не шли слова Этгивы о сомнении Карла в ее родстве с ним. Она решила все же поделиться этим с Ренье, но, когда тот явился в сопровождении своих вельмож, у нее не было ни малейшей возможности переговорить с ним, к тому же герцог был столь взволнован предстоящей церемонией, что, едва жена обратилась к нему, резко прервал ее:
– Помолчите, мадам! Сейчас мы должны думать только о величии возложенной на нас миссии, а все ваши женские причуды оставьте на потом.
Огромные рубины рдели на короне, венчавшей его оголенное темя. Пурпурные драпировки богатой хламиды были стянуты в талии широким сверкающим поясом, с которого свисал меч в богатых ножнах. Облегавшие ноги узкие, как чулки, сапоги были сплошь вызолочены. Герцог держался величественно, хотя и несколько нервно. Эмма ощутила, как напряженно подрагивает его рука, сжимавшая ее запястье.
12 
