79 
Уже, наверное, в двадцатый раз за минувший день отпустив в адрес Гентара парочку крепких словечек, моррон зажмурил глаза, широко открыл рот и, легко сковырнув пальцем печать, отправил в рот жидкое, абсолютно ничем не пахнувшее и даже не горькое на вкус содержимое колбы. Как ни странно, но никаких болезненных ощущений так и не возникло; как сразу, так и спустя пару минут, которые моррон неподвижно просидел с закрытыми глазами. Ни рези, ни колики, ни чесотка, ни зуд не мучили его в одних местах увеличивающееся, а в иных, наоборот, уменьшающееся тело. Когда же метаморфоза плоти завершилась, путник осмелился открыть глаза и первым делом взглянул на свои руки. Они стали прежними: толстыми, мускулистыми, волосатыми – руками настоящего силача с крепкими запястьями и немного коротковатыми, но зато широкими пальцами, способными не только тяжелый топор держать, но, если понадобится, и горло врагу вмиг разорвать. Порадовавшись успешному и совсем даже не болезненному исходу поглощения зелья, моррон все еще с опаской ощупал свое лицо, но и тут приготовленная магом микстура не подвела. Ладони сперва осторожно скользнули по широким, слегка полноватым, покрытым короткой бородкой скулам, а затем так же бережно потрогав большой, приплюснутый нос да густую поросль сросшихся бровей, закончили проверку на широком лбу.
Страхи с опасениями покинули сердце моррона. Когда он встал в полный рост и занялся осмотром остального тела, то уже не сомневался в способностях некроманта. Он выглядел точно так же, как в день, когда отправился в путешествие: невысокого роста, крепкого телосложения, немного тучен и чересчур волосат… естественно, для человека. Хоть самый высокий выходец из подземелий Махакана вряд ли достал бы лбом до его подбородка, но все же гномья кровь основательно потрудилась над, безусловно, приметной внешностью моррона. Не признать в нем полугнома мог лишь либо слепец, либо глупец, наивно веривший заверениям Единой Церкви, лет так пятьдесят назад вдруг принявшейся утверждать, что иных разумных существ, кроме людей, всемогущие Небеса никогда не создавали.
* * *
Куда уходят герои минувших войн? Куда пропадают легендарные воители и вершители человеческих судеб, когда наступает мир и в ночном небе уже не видно всполохов далеких пожарищ? Люди – существа забывчивые и неблагодарные по природе своей. Лишь когда их жизни висят на волоске, а родные поля вытаптывает вражеская конница, народ восхваляет храбрых воителей и молится, чтобы в кровопролитных боях удача не оставила защитников отчизны. Но стоит королям подписать мирный договор, а ратным баталиям стихнуть, как герои сражений лишаются лавровых венков и становятся обычными смертными; простыми людьми, о деяниях которых в лучшем случае забывают, а в худшем – начинают их трактовать по-новому: перевирая или оценивая по меркам мирной поры. Во время войны главное – скольких соотечественников герой спас и скольких врагов истребил. Когда же походные трубы стихают, а над головой чопорных судей уже не завис меч чужака, возникают совсем иные критерии, например: скольким соратникам стоило это геройство жизни или сколько деревень отряд разорил и сколько акров посевов загубил, чтобы его командир снискал уважение, почет и славу?
Куда уходят герои войн, развенчанные и опозоренные после победы? Где они живут, как влачат свои дни и чем промышляют? Вы легко ответите на эти вопросы, если не поленитесь и посетите хотя бы одно из лесных поселений, подобных Гендвику.
Моррон завершил трудную ночную прогулку по оврагам да чащам ровно в полночь, о чем его милостиво известил звон колокола, находившегося где-то поблизости, но уж точно не в ближайшей деревеньке, до которой было никак не меньше восьми миль, и то по прямой… лесом. Еле протиснувшись между стволами растущих почти вплотную сосен, легионер неожиданно оказался не на лесной опушке и не на околице небольшой деревеньки, а на пустыре. Вокруг простиралось чисто вырубленное пространство, тщательно перекопанное и разрыхленное, на котором не росло ни травинки. Примерно в двадцати шагах впереди виднелся высокий остроконечный частокол с двумя башнями по углам. На смотровых площадках горели костры, немного освещавшие наблюдателям округу, да еще парочка-другая красных точек пламени факелов двигались над верхней гранью частокола, выдавая в темноте ночи перемещение по стене часовых.
Воинами не рождаются, а становятся, но если ты уж встал на тяжкий, полный лишений и невзгод путь «меча и щита», то былых привычек не искоренить. Даже в мирное время ветераны былых баталий жили по законам военной поры, а их становье скорее походило на походный лагерь, нежели на поселение лесовиков, горняков и прочего промыслового люда. И, правда, чем вырубка леса не война? Какая разница топору, опускается ли он на доспехи врага или на могучий ствол столетнего дерева? Какая разница хозяину топора, на что он расходует свои силы: на марш-броски в полном вооружении или на перетаскивание огромных бревен, на вырубку деревьев или на срубание с плеч голов? Что же касается опасностей да врагов, то во вроде бы мирном лесу их гораздо больше, чем на ратном поле. Хищные звери и ядовитые гады могут в любое мгновение подкрасться к увлекшемуся работой лесорубу и лишить его жизни куда незаметней, чем кинжал вражеского лазутчика. В ветвях каждого дерева, под каждым кустом мирного покорителя леса может подстерегать засада коварных разбойников, слишком трусливых, чтобы напасть в открытую. Падение же подпиленных да подрубленных деревьев бывает куда более непредсказуемым и разрушительным, чем приземление камня, выпущенного из катапульты, или обвал крепостной стены. Мирная жизнь – все та же война, а кто считает иначе – счастливый глупец, которого пока еще не покарало за беспечность и слепоту непредсказуемое Провидение.
79 
