Особенно,... 
102 
Он подошел к окошку, переговорил с поварихой, передал ей деньги. Она с недовольным видом кинула их в тарелку, служившую ей кассой.
Саша встал. Игорь тоже встал. Кепка его упала, он наклонился и поднял ее.
Саша протянул ему руку:
– До свидания, я надеюсь, вы устроитесь в конце концов.
– Постараюсь, – ответил Игорь печально.
– Бывай! – сухо кивнул Борис.
Утром к дому подъехал возчик в рваной лопотине, засаленном треухе и стоптанных ичигах. На сморщенном лице вместо бороды кустилась рыжеватая щетина, смотрел он тревожно и озабоченно: не продешевил ли?
Саша и Борис положили на телегу вещи, хозяйка – кулек со снедью. И долго стояла на крыльце, глядя им вслед.
Шагая за телегой, Борис с грустью сказал:
– Как там ни говори, а она много для меня сделала.
В комендатуре их ожидали товарищи по этапу: Володя Квачадзе – высокий красивый грузин в новой черной телогрейке, полученной за месяц до окончания лагерного срока, срок был пять лет; Ивашкин, пожилой типографский рабочий из Минска; Карцев, бывший московский комсомольский работник, доставленный в Канск из Верхнеуральского политизолятора после десятидневной голодовки.
Борис постучал в окошко и сообщил, что телега прибыла, он, Соловейчик, и Панкратов Александр Павлович тоже прибыли.
– Подождите!
Окошко захлопнулось.
Володя Квачадзе держался надменно, хмурился и молчал. Карцев тоже в разговор не вступал, сидел на скамейке, закрыв глаза, слабый, измученный, безучастный ко всему.
– Дороги еще нет, и возчик содрал сто рублей, – сказал Борис, – прогонных у нас пятьдесят. Остальные придется доплачивать.
– И не подумаю, – отрезал Володя, – пусть они доплачивают.
– Дают, сколько положено, – объяснил Борис, – летом, конечно, можно проехать.
– Могу поехать и летом, не тороплюсь, – ответил Володя, – и вообще пустой разговор: у меня нет денег.
– У меня тоже нет, – не поднимая век, тихо сказал Карцев.
– И у меня нет, – виноватым голосом добавил Ивашкин.
Окошко открылось.
– Ивашкин!.. Распишитесь!
Ивашкин растерянно оглянулся.
Квачадзе отодвинул его, сунул голову в окошко:
– Вы даете по десять рублей, а телега стоит сто.
– Выдаем, сколько положено.
Борис наклонился к окну:
– Не у всех есть деньги, как же быть?
– Думайте, как быть, – последовал ответ.
– Вам придется подумать! – крикнул Володя. – Вам! – Квачадзе застучал кулаком по окошку.
– Чего безобразничаете?
– Позовите начальника!
Ивашкин тронул его за рукав:
– Не надо бы скандалить, ребята!
Володя бросил на него презрительный взгляд.
Появился упитанный человек с двумя шпалами в петлицах.
– У кого претензии?
– Мы не можем и не обязаны оплачивать транспорт, – через плечо бросил Володя Квачадзе.
– Идите пешком.
– А вещи? Вы понесете?
– Ты с кем разговариваешь?!
– Мне все равно с кем… Я спрашиваю: кто понесет вещи?
– Норма прогонных утверждена народным комиссаром внутренних дел, – сдерживая себя, объявил начальник.
– Пусть ваш народный комиссар и ездит по таким прогонным.
– Ты что, обратно в лагерь захотел?
Володя уселся на корточки возле стены.
– Отправляйте!
– Сумеем отправить!
– Пы-жалста!
– Конвой! – крикнул начальник.
Вышли два конвоира, подняли Квачадзе, скрутили назад руки.
– От того, что вы его связали, у него деньги не появятся, – сказал Саша.
– Тоже захотел?! – багровея, закричал начальник.
– И у меня от этого деньги не появятся, – спокойно продолжал Саша.
Начальник отвернулся и приказал:
– Телегу загнать во двор.
Квачадзе повели внутрь комендатуры.
Ивашкин кашлянул.
– Нарвемся, ребята!
Карцев не поднял век.
Открылось окошко.
– Соловейчик!
Борис подошел.
– Оплатите сейчас возчику свои прогонные, остальные доплатит уполномоченный в Богучанах. Ему передадите этот пакет, тут документы на всех. Выходите!
Они вышли на улицу. Из ворот управления выехала телега, за ней два верховых конвоира с винтовками. На телеге лежал связанный Володя Квачадзе, непримиримо косил черным злым глазом.
Партия двинулась.
4
У кирпичной стены встали мальчики, на скамейки сели преподаватели, на землю – девочки, приодетые, радостные, торжественные. Кончили десятый класс, кончили школу, расстаются с ней навсегда. Только Варя не пришла.
Не явиться в такой день! Нина задыхалась от возмущения. Не проститься с классом, с товарищами, с которыми провела десять лет жизни, не оставить на память даже фотографии. Не подумать, в какое положение ставит ее, свою сестру, перед педагогическим коллективом.
102 
