21 
Нарисовав перед своим подчиненным такую чудесную картину службы в легионе, Децим встал с камня, широко расставил ноги и подбоченился. Он был здоров – даже слишком! – бодр духом – даже слишком! – доволен жизнью – даже слишком доволен!..
Гней Алким почему-то подумал, что слишком здоровые и слишком бодрые, если они подобны Дециму, вредят республике. Их здоровье и бодрость не идут на пользу Риму. Скорее наоборот! Разве мало плачет женщин? Разве мало сирот? Разве мало смертей? Разве мало крови?
Когда все это Гней высказал в мягкой и краткой форме, Децим очень удивился. Поразился, можно сказать.
– Послушай, – вскричал Децим, – зачем же ты пошел в солдаты?
– У меня не было иного пути.
– Как это – не было?
– Очень просто, – сказал Гней. – Отец погиб во время похода в Галлию. Мать умерла от горя. Я остался один, без кола, без двора. У меня не было другой дороги.
– Возможно, – недоверчиво произнес Децим, – прослужив в войске, выиграв несколько сражений, ты можешь рассчитывать на землю.
– Наверное.
– Это уж точно! – сказал Децим. – Вот вернемся из Малой Азии – сам увидишь, что будет!
– А что?
– И земля! И семья! И сестерции в мошне!
– Да, я верю! – сказал Гней.
– И я! – согласно сказал Децим. – Всей душой верю, ибо нас ведет не кто-нибудь, а сам Сулла!
Его лицо просияло. Глаза его сверкали радостью. Центурион глубоко верил в Суллу.
Гнею, наверное, надоело лежать на земле, Он встал, отряхнул сухую траву со своего плаща. И бросил как бы невзначай:
– Если бы не этот Рим…
Это было сказано тихо, как бы про себя. Но Децим встрепенулся. Он подошел вплотную к солдату, положил ему тяжелую руку на плечо.
– Что ты сказал? – спросил он строго.
Гнею стало не по себе.
– Ничего особенного. Сам себе сказал.
– Что именно?
– Не помню уже.
Этот центурион глядел на него волком. Та, капитолийская волчица, которая из металла, существо добрейшее по сравнению с этим волком по имени Децим.
– А ты вспомни, – прошипел центурион.
Гней растерялся:
– Я не помню.
И Децим напомнил:
– «Если бы не этот Рим…» В каком это смысле понимать?
– Мне кажется…
– Что тебе кажется, Гней?
– Я думаю…
– Опять это самое – «я думаю»! Я говорил тебе, что это пустое все! Ты не должен думать!
Лоб Гнея покрылся легкой испариной. Что надо этому солдафону? Ведь ясно же: одно дело воевать против Митридата, а другое – против Рима.
Децим не спускал с него сердитых глаз.
– Это все понятно, – пробурчал он.
– Я подумал, Децим, что лучше бы сразу на Митридата.
– А!
– Хорошо бы в Малую Азию! С ходу!
– А!
– Этот Рим, Децим, совсем ни к чему… То есть он помеха нам…
– А!
– Вот и все!
Центурион сплюнул, отошел на шаг.
– Ну и скользкий ты тип! – проворчал Децим. Он сделал несколько шагов в сторону, но воротился и прошипел: – Советую тебе, Гней, поменьше думать и получше точить меч. Не сегодня-завтра он пригодится. Ты меня понял?
Молодой воин проглотил слюну.
– Понял, – сказал он.
– Без Рима нам не обойтись. Понял? Без того, чтобы не сокрушить Мария, нам не обойтись. Приказываю тебе не думать, но служить исправно.
– Слушаюсь! – проговорил Гней.
– Не думать, но служить! – повторил Децим.
– Слушаюсь!
Децим помолчал. А потом добавил наставительно:
– Если этот старикашка останется в Риме – никакой Малой Азии нам не видать…
Гней пробовал оправдаться:
– Я сказал тебе: это ужасно, что римляне берут Рим…
– Ну и что с того?
– Я подумал: такого не было от века.
– Ну и что с того?
– Не было, подумал я. И взгрустнулось от этого.
Центурион смачно сплюнул и выругался.
– Не было, так будет, – заключил он. И, уходя, сказал: – Не думать, но служить!
– Слушаюсь!
Децим погрозил пальцем Гнею и удалился утиной, грузной, устрашающей походкой.
Гней занял его место на камне. Это был валун – гладкий, пестрый: местами темный, почти черный, местами красноватый, местами белый. «Надо же, такой разный, такой разноцветный, а спаян воедино». Гней Алким погладил камень, и на ум пришло сравнение с Римом: так много разного народу, а все вместе точно этот камень. Какая же сила цементирует людей? Солдат пригляделся получше: и действительно, каждая крупинка – белая, красная, черная, желтая – как бы отдельно, и в то же время вырвать их, оторвать их одну от другой невозможно. И невольно спросил себя: а сладко ли крупинкам в этом массивном валуне? Не страдает ли каждая из них?
21 
