Я опустил голову.
«Я понимаю вас, мадам», – сказал я.
«И каково ваше решение, месье?»
Ее решительный голос не дрогнул, она сидела, как обычно, с высоко поднятой головой.
Я встал с кресла.
«Мадам, – сказал я, – позвольте мне пожелать вам всего наилучшего. Я провел расследование… но ничего не обнаружил! Дело закрыто».
Пуаро немного помолчал, затем тихо добавил:
– Она умерла через неделю. Мадемуазель Вирджиния выдержала испытания послушничества и постриглась в монахини. Вот, мой друг, и вся история. Должен признать, что я сыграл в ней не лучшую роль.
– Но едва ли это можно назвать провалом, – запротестовал я. – Что еще вы могли подумать при данных обстоятельствах?
– Ah, sacré, mon ami![44] – воскликнул Пуаро, внезапно оживляясь. – Неужели вы не понимаете? Ведь я вел себя как троекратный болван! Мои серые клеточки – они просто не работали! Доказательства все время были в моем распоряжении.
– Какие доказательства?
– Коробка конфет! Разве вы не понимаете? Мог ли человек с нормальным зрением допустить такую ошибку? Я знал, что мадам Дерулар страдала от катаракты… об этом мне поведали капли атропина. Она была единственным человеком во всем доме, который по слепоте своей мог перепутать крышки у коробок. Ведь изначально именно коробка конфет навела меня на след, однако в итоге я не сумел сделать правильные выводы.
Мой психологический расчет был также ошибочен. Если бы месье де Сент-Алар был преступником, то он первым делом должен был выкинуть обличающий его пузырек. Обнаружив его, я мог бы сразу сделать вывод о невиновности де Сент-Алара, ведь я уже узнал от мадемуазель Вирджинии, что он был рассеянным человеком. В общем и целом я рассказал вам о своем самом неудачном деле. Только с вами я и могу поделиться этой историей. Вы понимаете, что я выглядел тогда не в лучшем свете. Старая леди на редкость просто и ловко совершает преступление, а я, Эркюль Пуаро, пребываю в полнейшем заблуждении. Sapristi![45] Мне невыносимо даже думать об этом! Забудьте эту историю. Или нет… лучше запомните ее, и если вам покажется в какой-то момент, что я чересчур самодоволен… хотя это маловероятно, но все-таки возможно…
Я спрятал улыбку.
– …Хорошо, мой друг, вы скажете мне: «Коробка конфет». Договорились?
– Ладно, идет!
– В конце концов, – задумчиво сказал Пуаро, – это был некий полезный опыт! И я, кто, безусловно, обладает острейшим в Европе умом, могу позволить себе быть великодушным.
– Коробка конфет, – тихо пробормотал я.
– Pardon, mon ami?[46]
Подавшись вперед, Пуаро заинтересованно смотрел на меня, и мое сердце растаяло при виде его невиннейшего лица. Мне не раз приходилось страдать от его замечаний, но я тоже, хотя и не претендуя на звание острейшего ума Европы, мог позволить себе быть великодушным!
– Ничего, – решительно сказал я и, пряча улыбку, раскурил очередную трубку.
Чертежи субмарины
Письмо доставил посыльный. Читая его, Пуаро все больше мрачнел. Дав краткий ответ, он отпустил посыльного и потом повернулся ко мне:
– Живо пакуем чемоданы, мой друг. Мы отправляемся в Шарплес.
Я вздрогнул при упоминании о загородном имении лорда Эллоуэя. Глава недавно сформированного министерства обороны, Эллоуэй был выдающимся членом Кабинета министров. Как и сэр Ральф Куртис, глава огромной машиностроительной фирмы, он приобрел известность в палате общин, и теперь о нем открыто говорили как о многообещающем политике, которого, по всей вероятности, попросят сформировать новый кабинет, если печальные слухи о здоровье мистера Дэвида Макдама окажутся достоверными.
Внизу нас дожидался шикарный «Роллс-Ройс», и, когда мы нырнули в его темную кабину, я пристал к Пуаро с расспросами.
– Чего ради они сорвали нас с места почти в полночь? – удивленно спросил я.
Пуаро в недоумении покачал головой.
– Вне всякого сомнения, по какому-то срочному делу.
– Мне помнится, – заметил я, – что несколько лет тому назад ходили какие-то отвратительные слухи о Ральфе Куртисе, так как он оказался, насколько мне известно, замешанным в махинациях с акциями. В конце концов его полностью оправдали; но, может быть, нечто в таком же роде возникло снова?
– Едва ли, тогда ему не понадобилось бы посылать за мной посреди ночи, мой друг.
Я вынужден был согласиться, и остаток дороги мы провели в молчании. Как только мы выехали из Лондона, наш автомобиль резво рванул вперед, и мы прибыли в Шарплес во втором часу ночи.