Особенно,... 
6 
Второй, более молодой спутнице моррона повезло куда меньше. При толчке левая дверца кареты открылась, и юная девица, испуганно завизжав, чуть было не выпорхнула наружу. К счастью, все произошло довольно быстро. Кучер оказался опытным, не растерялся и тут же стегнул лошадей кнутом, отчего потерявший устойчивость экипаж повлекло вперед. Заваливающаяся набок карета всего пару секунд проехала на жалобно скрипящих правых колесах, а затем выровнялась и помчалась дальше, трясясь по ухабам размытой недавними дождями дороги.
Как только неприятное дорожное происшествие осталось позади и возмущенные женщины, поправляя помятые платья, чинно и важно расселись по своим местам, в адрес раззявы-возницы было сказано множество нелестных и грубых слов. Если бы Штелер пребывал в данный момент в сознании, то непременно бы подивился красочности, язвительности и колкости оскорбительных высказываний, которыми кучера одарили не грубияны-солдаты и не несдержанные на язык матросы, а две хрупкие нежные дамочки благородного происхождения. Некоторые особо обидные сравнения бывший полковник обязательно запомнил бы и не погнушался бы потом применить в жарком споре с собратьями по «Легиону» или перед одной из пьяных драк в портовом иль придорожном кабаке. Однако, к сожалению, словесные изыски прекрасных созданий, призванных вдохновлять художников и поэтов, прошли мимо его ушей. Моррон еще пребывал во сне, поэтому единственное, на что у его бессознательного тела хватило сил, так это подняться на четвереньки и каким-то чудом вновь заползти на мягкую и куда более чистую, чем пол, скамью.
Прерванное внезапным падением видение ослабло и стало постепенно отпускать плененное сознание моррона. Связь с окружающим миром крепла. Голову, и не только одурманенную голову опального герканского барона, начала терзать жуткая, ноющая боль, тело затрясло в легком ознобе, а все еще закрытые глаза пронзила такая нестерпимая резь, как будто злая волшебница-белошвейка использовала их вместо подушечки для своих заговоренных иголок. Барона ничуть не удивила реакция ослабевшего организма, это были вполне закономерные последствия разгульного образа жизни, который он вел в последнее время.
Уже в поездке Штелер приобрел несколько свежих ссадин с ушибами, но и до того, как он отправился в путь, его почти бессмертному телу основательно досталось в пьяных драках по кабакам, постоялым дворам, портовым притонам, почтовым станциям, деревням, сторожевым постам и прочим местам; иным словом, везде, где за медь или серебро наливали вино и где находились недовольные возмутительным поведением пьяного бузотера. Бывало, Штелер сам нарывался на драку, то приставая к чужим спутницам, то оскорбляя честь и достоинство неосмотрительно оказавшихся по соседству мужчин; но чаще всего одно лишь его шумное появление в очередном питейном заведении являлось поводом и одновременно причиной для возникновения потасовки. Иногда он сам затевал ссоры, но порой и охотно уступал инициативу разгоряченным хмелем забиякам, вне зависимости от их достатка и сословия. Куражился ли над его пьяным бредом простой матрос, грубил ли ему в ответ зарвавшийся деревенский мужик или занудно читал нотации о приличиях напыщенный рыцарь в расшитом позолотой дорожном костюме, было, по большому счету, не важно. В любом случае словесная перепалка кончалась одним и тем же: правая рука моррона тянулась к мечу, а левая мгновенно выхватывала из-под собственного зада увесистый табурет. Но вот чего ни разу за почти двухмесячное пьянство не случалось, так это того, чтобы кто-то из благородных оппонентов успел пройтись по его небритым щекам перчаткой. Охотники соблюсти занудный протокол вызова на поединок находились, да только добротный табурет разбивался об их голову в самом начале рыцарского церемониала. В новой, полной опасностями и событиями жизни моррона не было места для глупых формальностей высокородного сословия, о принадлежности к которому он уже и сам почти позабыл.
Легче всего бывший полковник и лишенный титула барон находил общий язык с армейскими ветеранами да наемниками. Бывалые вояки понимали его без слов, просто смотрели опьяневшему дворянину в глаза и читали в них нестерпимую потребность намять ближним бока и обагрить свежей кровью острие заскучавшего в ножнах меча. Они думали, как он. Они всегда принимали его за своего и по-товарищески приходили на выручку, помогая осуществить желание куда более сильное, нежели неугомонное стремление напиться до беспамятства или банальная похоть.
6 
