23 
– Нет, нет, нет, – беззвучно произнес он…
Скрестив руки на груди, Зыбин терпеливо ждал, когда послышится характерный стук, и наблюдал, как из могилы выбрасывают комья земли. Анатом Чиркун Федор Ильич, сорока пяти лет, высокий, крепкого сложения, с завитками темных волос и закрученными кверху усами, присев на соседнее надгробие, курил трубку и скучал. Бух! – это лопата наконец ударилась о крышку гроба.
– Добрались, – сказал полицейский.
Погрузившись в рыхлую землю по щиколотки, Виссарион Фомич кое-как взобрался на холм и глянул вниз. Там было темно – фонари нисколько не помогали.
– Крышку открыть сможете? – спросил он.
– Ежели с боков подкопать, то сможем, – отозвался снизу полицейский. Все четверо сняли кители – упарились, несмотря на ветер, и кучей бросили их на соседнюю могилу.
– Сколько вам понадобится времени?
– Да часика с головой хватит, но – не менее.
– Многовато. В таком случае вытаскивайте гроб наверх!
Полицейский выбрался из ямы, размотал веревки, заготовленные заранее в участке, спустил их вниз. Гроб подцепили на веревки, поднатужились и вытянули его, спустив на земляной холмик.
– Сказано – барышня тута, – утирая лицо рукавом рубашки, сказал один из полицейских. – Легка, видать, кушала мало. Недавно свояченицу мою хоронили, так шесть мужиков еле донесли ее, одно – менялись с другими.
Чиркун подошел, уставился с полнейшим равнодушием на гроб, и в это время Зыбин скомандовал:
– Открывайте!
Острыми лезвиями лопат полицейские поддели крышку гроба, отсоединили ее и убрали куда-то в сторонку. Зыбин подался всем корпусом к гробу, невольно вытаращив глаза. Собственно, и анатом тоже был премного озадачен, как и полицейские, почесывавшие в затылках…
– Ежели кто из вас об том проговорится – удавлю собственными руками! – пригрозил Зыбин всем без исключения.
5
– Опять бабушка Марго и пыльный, побитый молью девятнадцатый век? – раздалось возле ее уха.
– А! – вскрикнула София, подпрыгнув на месте как ужаленная. Оглянулась – муж! Она схватилась за грудь, словно удерживая скачущее сердце, и не хуже своей прапрабабушки Марго выпалила тираду – без пауз: – Борька! Я тебя убью! Пишу про покойников, кругом ночь, а тут – ты! Сколько раз я тебе говорила: не подкрадывайся так ко мне! Ты специально, да?! Хочешь, чтобы я умерла?
– Что ты несешь? – сморщился он, падая в кресло и вытягивая ноги. – Я нормально вошел, а вовсе не подкрадывался…
– Всегда ты говоришь, будто не подкрадывался, но почему-то все одно и то же случается каждый раз! Надоело мне твое вранье.
– Я не вру, просто ты вся целиком улетаешь в свои романы, здесь-то от тебя ничего и не остается, поэтому и не слышишь шагов. Днем она работает в ментовке (милицию и работу своей супруги муж Софии не любил), ночью пишет книжки (книжки он тоже не любил)…
– Ты днем тоже сидишь на работе, – София поняла, куда он клонит.
– …а на меня у тебя вообще не остается времени!
– И ты не тратишь свое время на меня!
– Не понимаю, у тебя же есть все, чего еще тебе надо? – завел он старую песню, хорошо хоть не на повышенных тонах.
– Боря, когда у человека есть все, он обычно теряет нечто для него важное, причем безвозвратно.
– Что именно?
– Например, себя! Тебе этого понять не дано, потому что терять себя обязаны все другие, но только не ты.
Она высказалась в мирном тоне, так что нельзя было бы придраться ни к слову, ни к эмоциям. Но под этим миром «считывалось» полнейшее ее равнодушие, внутренний холод, а это никак не могло устроить Бориса, привыкшего быть всеобщим идолом.
– Брось умствовать, – в отличие от нее, Борис уже несколько взвинтился. – Тебе захотелось мировой славы и общественного восхищения? Ну, посмотри же, София, на себя в зеркало… (Нет-нет, Борька ее вовсе не оскорблял, он скорее страдал.) Писатель – это звучит солидно, внушительно, мощно! Например, идет мужчина… маститый такой, крупняк… и сразу видно: писатель. Но появляешься ты – эдакий стебелек с челочкой (это весьма иронично прозвучало), и штамп можно сразу ставить: ты – кто угодно, но не писатель! Понимаешь, слабовата ты для этой роли. Тебе стоит хотя бы поправиться, килограммов на двадцать…
– Ну да, конечно, тогда при моем росте я превращусь в кадушку, и никто в мою сторону и не посмотрит – ты на это надеешься, да?
– Кстати, где же твоя слава? Ее нет! И денег, достойных этому наименованию – «писатель», тоже нет.
23 
