Особенно,... 
95 
— Конечно, нет! — улыбнулся Штумпф. — Мы не такие дураки, чтобы пожертвовать Лапландией, этим важным плацдармом. И вам, лейтенант, может быть, еще придется драться с нами!
— А ты, Штумпф, будешь драться против нас?
— Я солдат фюрера, — ответил советник.
— Я тоже солдат, — закончил Суттинен и, повернувшись, крикнул в сторону капрала: — Эй, эй!.. Берегись!..
Позванивая массивной цепью, на двор усадьбы вышла темно-бурая медведица с маленькими заплывшими гноем глазками.
Глухо рыча и оскалив пасть, полную желтых зубов, она встала на задние лапы и пошла прямо на капрала.
— А вот я тебя! — азартно крикнул капрал, скидывая с себя мундир с орденами. — Я не боюсь, херра луутнанти, — добавил он, смеясь, — у моей матери две такие, даже пострашнее были!..
Цепь натянулась и рванула медведицу за горло обратно. Но капрал уже схватился с ней в обнимку — только взметнулась рыжая пыль. И замелькали в этой пыли руки человека и длинные, свалявшиеся в грязи космы на «штанах» зверя…
— А вот я тебя!.. А вот!.. — покрикивал капрал.
— Пошли в дом, — сказал Суттинен, — я тоже когда-то любил бороться. Мой отец специально для меня держал медвежат.
Они поднялись на крыльцо, и в этот же момент из тучи пыли вырвался капрал, держась окровавленными пальцами за голову.
— Ухо, — простонал он, — две войны отвоевал, а тут… Откусила, сатана перкеле!..
— Ха-ха-ха, — рассмеялся Штумпф. — Ох-ха-ха!.. Ухо!..
Медведица, подгоняя детенышей шлепками лапы, не спеша уходила со двора. Старый финн в синем жилете так же спокойно сосал трубку. За свою длинную жизнь он видел много всякого, и — что ухо?!
— Иди, иди, — сказал он капралу, — я тебя не звал на мой двор… Сам пришел.
Садясь в горнице на лавку, Штумпф перестал смеяться и сказал:
— Будем мы воевать или нет, а сейчас давай выпьем.
— Хорошо, только немного. Ты же знаешь: я не пью после того случая… Нэйти!
Вошла румяная молодая крестьянка.
— Обед можно подавать, — сказала певуче.
За столом, когда одна бутылка опустела, Суттинен заговорил как-то горячо и поспешно:
— Скажи, во мне еще не потеряно человеческое? Солдаты зовут меня собакой. Я сам чувствую, что бываю иногда подлецом. Но, скажи, я могу еще стать человеком?
— Давай выпьем, — предложил Штумпф и, когда выпили, строго посоветовал: — Меньше пей, и будешь человеком.
Суттинен быстро пьянел, его мысли путались, он пытался ухватиться хоть за одну из них.
— А все — она, она, она! — трижды выкрикнул он, едва не плача.
— Водка? — спросил Штумпф.
— Зачем водка? Женщина. Водка пришла потом, сначала была женщина…
— А я не знал.
— Ох, если бы ты знал!
— Я думал, ты — так, никого и не любил…
— Попробовал бы ты не полюбить, — вскочил Суттинен и снова плюхнулся на лавку. — Ты бы попробовал! У нее были вот такие черные глаза!
— Черные… Она — что, разве не финка?
— Да какое тебе дело! Я говорю — глаза были… вот!
И взмахом плетки, описавшей в воздухе круг, он показал, какие были глаза. Потом сразу как-то сник, опустил голову на стол.
— Э-э, да ты, оказывается, лысеешь, — заметил Штумпф.
— Двадцать семь лет.
— Рано. Если бы не война, не окопная жизнь…
— Иди к черту! — обрезал Суттинен. — Ты сам-то лыс, как лапландская ведьма.
— Не злись, — добродушно пробурчал Штумпф, прожевывая картошку, — мы скоро распрощаемся. И, наверное, уже никогда не встретимся.
— А я бы и не хотел.
— Почему так?
— Надоел ты мне.
— Ты мне тоже…
Суттинен поднял голову, рассмеялся. Штумпф похлопал его по плечу, радостно загоготал:
— Мы оба надоели друг другу, но совсем немножко. Ведь правда?.. Нам нельзя ссориться, еще неизвестно, что будет дальше! Ну вот, давай руку… Давай руку, приятель. Мы с тобой неплохо воевали почти год.
— Нэйти! — позвал Суттинен, растрогавшись. — Еще бутылку «Пены Иматры»!.. Если нет «водопадной пены», тащи самогону!..
— Хватит, что ты! — убеждал его Штумпф. — Ведь ты же решил не пить!
— А почему не пить?.. Почему? — наседал на него Суттинен с покрасневшими от слез глазами. — Скажи, я — подлец? Я — подлец, да?
— Да кто тебе сказал… Сядь!
— Нет, ты ответь: я, выходит, подлец?
— Брось, лейтенант. Нэйти, не надо никакой пены!
— Нэйти, — настаивал Суттинен, — тащи пену!
Девушка, заложив руки под накрахмаленный фартук, стояла в дверях.
— Я не знаю, кого мне слушаться, — томно выпевала она.
95 
