12 
Варенька проводила Артема до площадки лестницы. Он сбежал вниз, и девушке вдруг бросилась в глаза фигура какого-то солдата, выходящего из вестибюля. Варенька присмотрелась: так и есть, Мордвинов!
Артем и Мордвинов столкнулись лицом к лицу, пожали друг другу руки. О чем-то заговорили. Потом девушка заметила, что лейтенант похлопал своего бывшего дальномерщика по плечу.
Через несколько минут Мордвинов уже сидел около ее постели. Разговор не клеился. Оба долго молчали. Увидев на столике Вареньки принесенные Пеклеванным сладости, Мордвинов криво усмехнулся и сказал:
— А вот и от меня…
Он положил перед нею пачку особых галет, которые выдавались в походе подводникам, — где он достал их, неизвестно, — и горсть дешевых ирисок. Эти галеты и ириски выглядели рядом с подарками Артема невзрачно и бедно. Мордвинов, видимо, сам заметил это, потому что усмехнулся снова и добавил:
— Конечно, я не могу принести того, что Пеклеванный, но, может быть…
— Да как тебе не стыдно, Яша! Неужели ты думаешь, что подарки Пеклеванного для меня дороже только потому, что завернуты в целлофан и позолоту?..
Ссутулив спину, он сидел на стуле и хмуро разглядывал свои серые солдатские обмотки, которые делали его ноги тонкими и уродливыми, что еще больше подчеркивалось громадными бутсами, завязанными сыромятными ремешками.
Вареньке показалось, что он сейчас заплачет, такое лицо было у Мордвинова в этот момент, и, ласково дотронувшись до его руки, она сказала:
— Не надо.
— Что не надо?
— Ну вот… таким быть.
— А я какой?
— Ты тяжелый человек, с тобой трудно.
— Это вам-то со мной?
— Не только мне. Боюсь, что твоей жене будет с тобой еще тяжелее.
— Вот закончится война, — неожиданно сказал Мордвинов, — законтрактуюсь на зимовку. Куда-нибудь на Диксон, а то и подальше — на мыс Желания. Есть такие зимовки-одиночки, целый год человек один. Никого нет, только рация, винчестер, консервы и… книги. Много книг!.. Вот там я подумаю о себе и о своей жизни вдоволь…
— Ты любишь крайности. Ты весь какой-то… Ну, как бы тебе сказать?.. Угловатый, что ли… С тобой неуютно, Яша. Все равно, что в тесной комнате: неосторожно повернешься — и сразу ударишься обо что-нибудь.
— Может быть, — согласился он, — есть, конечно, и поуютнее. Вот, например, лейтенант Пеклеванный — об такого не ударишься… Ух, и не люблю же я его! — страстно произнес он, сразу же понял жестокость своих слов, но уже не мог сдержаться. — Жаль, что он не матрос, а то бы подрались мы с ним когда-нибудь!
— Скажи, что он тебе сделал плохого? — тихо спросила Варенька.
— А ничего он мне плохого не сделал, И вежлив он, и справедлив вроде, и не кричал на меня никогда. А вот от Рябинина я поначалу, как на «Аскольд» пришел, больше натерпелся. Он меня к морской жизни так, приучал, что я на четвереньках до своей койки добирался. Однажды, когда партию печени тресковой в салогрейке запорол, так он меня даже за ухо при всех оттаскал. А вот скажи мне, что умереть за него надо, — хоть сейчас готов. И не только я — все аскольдовцы к нему так относятся. А про Пеклеванного хочешь правду знать?..
— Не хочу!
— А-а-а, боишься!..
— Не хочу! Потому, что не люблю неправду.
— А я правду скажу. .. — но он осекся и, прикусив губу, потупился.
Наступила тяжелая пауза.
— Кстати, — спросила Варенька, пытаясь изменить направление разговора, — о чем вы с ним разговаривали там, в вестибюле?
— Я рассказал ему о своей службе.
— А где ты сейчас служишь?
— Я?.. Я стою у пограничного столба, на том самом месте, где немцы так и не могли перейти нашу границу! — сказал он.
— А немцы близко?
— Это уже неважно, — ответил Мордвинов и замолчал.
Потом, сухо простившись, ушел. Стоя у раскрытого окна, Варенька долго смотрела ему вслед, и, когда он скрылся за сопкой, ей почему-то захотелось вернуть его обратно. Она вдруг почувствовала, что вот сейчас у нее нашлись бы нужные теплые и дружеские слова, чтобы согреть этого сложного и хорошего человека, который любит ее…
Китежеву перевели в отделение выздоравливающих в тот день, когда было получено сообщение, что войска Ленинградского фронта выбили финнов из дачного пригорода — Терийоки. И то, что она поправляется, и то, что освободили этот тихий городок, в котором она еще студенткой отдыхала перед войной, — все это развеяло в ее душе какую-то неясную печаль и уничтожило горький осадок от разговора с Мордвиновым.
12 
