Особенно,... 
73 
Тарсия задрожала всем телом. Земля перед глазами покачнулась и поплыла, в голове промелькнула быстрая, как удар клинка, мысль: «Вот оно! Опять!». Она предчувствовала крушение всего, что составляло ее счастье, пусть хрупкое, призрачное и все же… Она вспомнила ту страшную, переломившую ее жизнь историю, и обладавшее собственной памятью тело мигом превратилось в комок ноющей боли. Она потеряет и Элиара, и госпожу, она снова будет стоять на помосте, а потом…
Отчаяние лишило Тарсию остатков душевных сил — она упала на колени перед Луцием, с мольбой протянула руки и прошептала срывающимся голосом:
— Прости меня, господин, я не хотела дерзить! Имя этого человека указано в письме!
Луций брезгливо поморщился. Презренная рабыня, существо без воли, со скользкой, как мокрица, совестью…
— Ты ничего не скажешь госпоже об этих табличках — большего от тебя не требуется.
— Да, господин.
— А теперь убирайся!
Она поднялась и поспешно скрылась во тьме, а Луций остался стоять на дорожке с письмом в руках. О рабыне можно больше не думать — страх запрет ей рот покрепче любого замка: об этом говорили ее затравленный взгляд и искаженное внутренней болью лицо.
Он направился к дому. Густые тени переплелись на плитах дорожки, точно клубок змей, кустарник топорщился по сторонам, хищно растопырив ветви. Луцию чудилось, будто на табличках, которые он держит в руках, начертан его приговор. Эти навощенные деревяшки жгли ему пальцы. Войдя в дом, он воровато оглянулся и сломал печать.
Луций стоял под напоминающим диковинное дерево лампидарием, с «ветвей» которого свешивались светильники на цепочках, — их колеблющийся свет озарял атрий, придавая ему зловеще-таинственный вид некоей волшебной пещеры.
Луций разрезал веревочки и уперся взглядом в выведенные тонким стилосом строки — сейчас ему казалось, будто острие тростникового пера, которым писался этот текст, вонзается ему прямо в сердце.
«Г. Эмилий Лонг — Ливилле». И дальше… О, высокие вершины, на которых обитают наши боги и мрачные бездны, в которых стонут наши предки! Послание Гая было пронизано волнением и грустью, и отчаянием, и трогательной смущенной надеждой. Безупречный слог человека, вдохновленного любовью, и — о проклятье! — глубоко уверенного в том, что между ним и той, к которой он обращался, умоляя о встрече, ни на миг не прерывалась некая внутренняя связь. Если Луций и не осознал это, то почувствовал; швырнув дощечки в огонь, он устремился неведомо куда, и его быстрые шаги отдавались гулким эхом где-то под потолком пустынного зала. Он хотел видеть Ливию и в то же время не желал встречаться с нею… никогда!
Луций спросил у попавшегося по дороге раба, не видел ли он госпожу, — тот ответил отрицательно. Наконец после четверти часа бесплодных метаний по дому Луций обнаружил жену в библиотеке — она сидела со свитком в руках, казалось, всецело поглощенная чтением, и в то же время — странно рассеянная, расслабленная, витающая в неведомых мыслях. Луций задал ей какой-то несущественный вопрос, и она спокойно ответила, очевидно, не замечая, что с ним происходит что-то не то, а, возможно, просто не предавая этому значения. Луцию почудилось, будто взгляд Ливий изменился, стал прозрачнее и одновременно глубже, а черты лица осунулись и слегка затвердели. На мгновение у него мелькнула мысль, уж не беременна ли она, но он ничего не спросил. Сейчас его занимало другое.
Вернувшись в атрий, Луций, неизвестно зачем, прошел в отделенный занавеской кабинет и остановился там, продолжая думать. И хотя его душу и сердце сжигала ненависть, рассудок оставался холодным. Он стоял так несколько минут, неподвижный, как изваяние, а потом почувствовал, как губы сами собою шепчут слова: «Ты никогда не встретишься с ним, клянусь тебе, никогда!»
…Наступил день, и улицы Рима были полны людьми, спешащими каждый по своим делам. Накануне прошел сильный дождь, смывший с улиц следы крови, а сейчас стояла ясная, безветренная, солнечная погода, потому город вовсе не казался оцепеневшим, онемелым от ужаса: все так же блистали белизною стены зданий, неживые глаза статуй с тем же безразличием взирали на суетливые толпы народа.
Луций Ребилл только что сошел с носилок и теперь быстро двигался по Форуму к базилике Эмилия, где можно было встретить некоторых высших должностных лиц и разного рода влиятельных людей, обычно собиравшихся здесь как для обсуждения общественных дел, так и из праздного любопытства. Он возвращался с Капитолия, где в те времена располагалось построенное в дорическом стиле здание архива, — там несли службу трибуны и подчиненные им эдилы. В руках Луций сжимал свиток папируса, очевидно, содержавший такие важные сведения, что его нельзя было доверить рабу.
73 
