184 
— К чему эти жалкие попытки спрятаться от собственной вины, Ливия?!
— Я хочу защитить сына и… тебя.
Луций не хотел слушать. Вся прошлая жизнь отшатнулась, исчезла, словно ее и не было, он стоял, совершенно обнаженный, перед обнаженной же правдой, которую не мог принять, потому что она была больше, сильнее, чем все остальное, она запросто могла придавить его, задушить. Убить. Как если бы сам Юпитер наступил на него своей огромной ногой. Почему он понял, решил, что это правда? Ведь Ливия ни в чем не призналась. (И не признается!) Потому что чувствовал. Сердцем. Он не мог думать об отрицающих или подтверждающих это мелочах. Он встал, потом снова сел. После, кажется, упал. Берегов не было, жизнь превратилась в бушующее море, и он понимал, что не выплывет. Ясность ума исчезла, иногда она возвращалась проблесками, но ненадолго. И в глазах было много красного цвета — он так и не понял, это цвет жизни или смерти.
Ливия вскочила на ноги, чтобы бежать за помощью, но что-то словно бы пригвоздило ее к месту, и она стояла, боясь подойти и прикоснуться к нему. Возможно, потому что чувствовала: слишком поздно.
Были иды септембрия 729 года от основания Рима (13 сентября 27 г. до н. э.).
…Вскоре после трагедии Ливий приснилось, будто она стоит на палубе корабля, совершенно одна, кругом штормящее море. Расшатанные, гнилые доски под ее ногами расходятся, и она едва не падает вниз, но в последний момент успевает перейти на другое место. Однако все повторяется, и Ливия мечется по палубе, боясь прыгнуть за борт и одновременно страшась провалиться туда, под палубу, в пугающую неизвестностью темноту. Потом вдруг замечает Луция, он далеко, среди волн, и она понимает: скоро вода поглотит его, он никогда не вернется назад.
Примерно так же она чувствовала себя в реальной жизни. Но с нею были дети, и Ливия не могла позволить себе полностью погрузиться в свои ощущения и мысли. Возможно, это отчасти спасало ее…
Приблизительно через месяц после смерти мужа Ливия нашла в себе силы встретиться с Юлией и честно рассказать ей обо всем, что случилось. Она больше не могла жить в окружении всеобщего сочувствия, оно сковывало ее, подобно панцирю, мешало дышать, усиливало душевные муки.
Женщины встретились на Марсовом поле, куда так часто ездили в юности. Стояла хорошая погода, и было довольно людно. Ливия ничего не замечала; осунувшаяся, с потемневшими глазами, она завернулась в паллу и медленно шла, порою вздрагивая так, точно ступала по горячим углям.
— Ты никогда не говорила мне о том, что отец твоего сына — не Луций! — только и сумела промолвить Юлия после того, как выслушала подругу.
Ливия сосредоточенно, болезненно, не мигая, смотрела прямо перед собой.
— Я хотела… забыть, особенно в последнее время. Не удалось. Я… я жила… неправильно.
— Кто ж может знать, как нужно жить! — воскликнула Юлия.
— Помнится, кто-то из мудрых сказал: «Жизнь надо размеривать так, будто тебе осталось жить и мало и много». Я так не умела. И вот теперь Луций умер, а у меня нет ни настоящего, ни будущего.
Юлия не слишком хорошо поняла, что хотела сказать подруга, но не стала переспрашивать. Вместо этого заговорила о том, что сейчас казалось ей наиболее важным.
— Как дети?
— Не очень. — Ливия говорила, точно во сне. — Аскония без конца повторяет, что хочет исполнить волю отца и выйти замуж за Публия Трепта. Знаешь, когда я обняла ее, она была как деревянная. Мне кажется, она чувствует, что это я виновата в смерти Луция.
— Лишь бы не винила себя, — осторожно вставила Юлия. Ливия послушно кивнула.
— Да. А Луций-младший… Чего я только ни делала, даже показывала ему на черный цвет и говорила: «Его непроницаемость не есть предел, в нем своя глубина, это — непознанное. Так и смерть. Она — не конец, там что-то скрывается, умирая, мы просто перешагиваем туда, за этот занавес».
Он только кивал, а поверил или нет, не знаю. Он же видел погребальный костер, а это действует сильнее, чем все убеждения. К несчастью, мы не научили своих детей верить в богов. Почитать — да, но не более. Я и сама разучилась. Иду в храм, склоняюсь перед домашним алтарем и… ничего не чувствую. Совсем ничего. А перед глазами — лицо Луция, при жизни и…
— Децим уехал? — быстро перебила Юлия, взяв ее под руку.
— Да. Веллея еще слаба.
— Что он сказал тебе? Пытался утешить? Ливия передернула плечами:
— Нет… Он был ошеломлен, как и все, кто нас знает. Никому не известна правда!
184 
