Особенно,... 
138 
Они спустились по желтой, словно пролитый мед, сверкающей от солнца Пирейской дороге, миновали порт и долго пробирались между шершавых от соли, горячих камней, отыскивая уединенное местечко.
Ливия почти сразу села на гальку и смотрела на мелькавшие меж поросших водорослями черных камней пенные волны и тянущиеся вдаль причудливые очертания берега. Пахло морской солью, иногда до лица долетали колючие брызги.
Гай продолжал стоять, его глаза были прищурены от солнца, сандалии тонули во влажном песке, а ветер трепал концы пропущенного под правой рукой гиматия. Его лицо сохранило свою красоту, но это было лицо уже не юноши, а мужчины, и Ливия замечала в нем много такого, чего не видела прежде: какую-то странную невозмутимость, даже жесткость. Теперь, когда Гай думал или просто молчал, его взгляд словно бы источал темную силу, природу которой Ливия не могла понять.
— С кем ты приехала? — спросил он.
— С Луцием и Асконией, — сказала Ливия и, подумав, прибавила: — Я узнала о том, что ты жив, совсем недавно — Юлия сказала.
Гай молчал, глядя вдаль и не меняя позы, тогда молодая женщина промолвила:
— У меня нет никаких оправданий своему поступку.
— Они не нужны. Если ты вернулась к Луцию, значит, просто не могла поступить иначе.
— Могла. Иногда я сама не понимаю, почему это сделала.
— Наверное, ты чувствовала, что так будет лучше. Ливия медленно покачала головой:
— Мне нужно было согласиться уехать с тобой в день похорон Цезаря.
— Вспомни, что я ответил, когда ты пришла ко мне еще до свадьбы с Луцием и просила увезти тебя из Рима? Я дорого заплатил за свою ошибку. Вероятно, боги бывают справедливы, когда не щадят тех, кто безжалостен к чувствам других людей.
Ливия встала, подошла к нему, легко ступая по камням, и заглянула в лицо.
— Если б только я была свободна, как в юности, то ушла бы с тобой не глядя, без сожаления бросила бы Рим и всю эту жизнь…
— Беда в том, что мы никогда не бываем полностью свободны, Ливия. Я тоже связан, конечно, не так сильно, как ты, но все же…
В ее глазах был вопрос и — предчувствие нового удара.
— У меня есть жена, — сказал Гай.
Если б холм Акрополя вдруг начал разваливаться на части прямо на ее глазах, она не изумилась бы так сильно.
— О нет! — Гай сделал неопределенный жест рукой. — Ее невозможно сравнивать с тобой! Простая греческая девушка, она не умеет читать, не говорит по-латыни. Она согласилась бы жить со мной и так, будучи моей рабыней. Но я дал ей свободу и женился на ней.
— Почему?! — вырвалось у Ливий.
— Таковы мои представления о порядочности. Хотя не только поэтому. Говорят, жизнь загорается от жизни: в то время я очень нуждался в ком-то, а она так любила меня… Потом знаешь… недавно я купил ей новую одежду и украшения, и она так обрадовалась, что я почувствовал себя почти счастливым. Притом, что мне хорошо известно: я буду нужен ей даже совсем нищим…
Сердце Ливий сжалось от ревности и горя. «Но ведь рано или поздно она родит тебе детей, и кровь рабыни-гречанки смешается с кровью рода Эмилиев!» — хотелось выкрикнуть ей, но она сдержалась и произнесла угасшим голосом:
— Как тебе удалось добраться до Сицилии?
Гай рассказал обо всем, что случилось с ним за эти годы. Умолчал только о том, что пытался лишить себя жизни.
— Теперь я на многое смотрю по-другому. Наверное, все мы в чем-то равны перед богами. Раньше я этого не понимал. — Он усмехнулся. — Когда-то я считал ниже своего достоинства садиться за один стол с Элиаром и Тарсией, а сам женился на своей вольноотпущеннице. Кстати, как поживает твоя рабыня? И что с Элиаром?
— Он остался жив. Служит в одном из легионов армии Октавиана. А Тарсию я отпустила на свободу. Теперь у нее два приемных сына.
— Вот как? Значит, все хорошо? Я всегда считал, что в лице Элиара Рим теряет хорошего воина. Стало быть, ему удалось скрыть свое прошлое?
— Да. Помог один человек. И потом время было такое: рабы толпами бежали из Италии, всюду грабежи, разбои, война — не всегда разберешь, кто есть кто. — Она говорила безразлично, устало, ее взгляд ускользал — точно что-то в ней вдруг ослабло, порвалась какая-то главная, быть может, слишком сильно натянутая струна.
— Что ж, — промолвил Гай, — очевидно, все мы получили то, чего заслуживали.
Ливий почудилось, будто его слова прозвучали слишком беспечно, и эта беспечность была сродни безжалостности.
138 
