Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
32 
– Песок издалека возят? – полюбопытствовал Мышецкий.
– Песку хватает, ваше сиятельство. Французы-то электричеством пущать грозятся. Дело миллионное!
– Не думаю… А где же будут брать лес?
– Да в Запереченском уезде еще не все вырубили, – пояснил писарь. – Сплавят…
Мышецкому не совсем-то понравилось это сообщение о лесе, который «не весь вырубили», но тут кучер стал боязливо сдерживать лошадей и креститься. Полицейский служитель тоже присмирел, втянул голову в воротник мундира.
– Вот ёна… Обираловка, – возвестил кучер. – Ехать дале некуда. Прикажите заворачивать!
Прямо перед ними, тихо курясь дымами, лежала преступная слободка Обираловка – жуткое скопище лачуг и землянок, из щелей которых выползали по ночам подонки и забулдыги. Кастет и нож гуляли по улицам Уренска с темноты до рассвета. Обираловка дуванила добычу, а утром погружалась в непробудный хмельной сон, чтобы снова восстать с потемками.
– Поезжай прямо! – велел Сергей Яковлевич.
– Нет, – ответил кучер. – Хошь медаль на шею мне вешайте, а я не поеду…
Мышецкий заметил, что трущобы кончались вдалеке как-то сразу, будто обрываясь в реку, и чиновник подтвердил, что в конце Обираловки неприступно высится овражный унос – прямо в речные заводи.
– Порт-Артур, да и только! – сказал он, гыгыкнув. – Быдто в крепости, ничем не выкуришь… Хоть японца зови!
– А выкуривать пробовали? – спросил вице-губернатор.
Конечно же – нет, полиция Уренска боялась показаться на этой окраине, сама бежала от обираловцев как черт от ладана, и Мышецкий выскочил из коляски.
– Ваше сиятельство, – заголосил кучер, – куды же вы? Уедем… от греха подале!
Прыгая среди шпал, разбросанных по грязи, Сергей Яковлевич уже вступил на просторы сонной Обираловки. Было удивительно пустынно здесь, в нагромождении досок, фанеры и жести, под которыми затаилась до вечера лютая жизнь этого преступного царства.
И совсем неожиданно выступил откуда-то чернявый мужик в рубахе горошком навыпуск, улыбнулся князю Мышецкому.
– Ай потерял что, барин? – спросил заинтересованно. – Чиркнуть-то серника у тебя сыщется?
Мышецкий ловко сбил у него шапку. Ну конечно, этого и следовало ожидать: половина головы мужика еще не успела обрасти волосами. Однако беглый каторжник не смутился. Поднял с земли шапочку, с достоинством обколотил ее о колено:
– Кабы не смелость твоя… А ну – скокни взад! Шустряк нашелся! Не то причешу тебя на все шашнадцать с полтинкой – жена не узнает…
Бледный, закусив губу, Сергей Яковлевич вернулся в коляску, со злостью решил: «Чиколини – трус. Даю слово, что к осени здесь будет бульвар… посажу деревья!»
Кучер перебрал в руках вожжи:
– Куды теперича, ваше сиятельство?..
4
– Смотритель дома призрения, коллежский секретарь Сютаев, Хрисанф Ульянович! Честь имею…
Перед Мышецким стояла, переломленная в низком поклоне, фигура чиновника, и князь смотрел на его бурую шею, покрытую следами незаживавших чирьев. Сергей Яковлевич долго молчал, испытывая терпение Сютаева, но тот все кланялся и кланялся.
Наконец Мышецкому это надоело, и он прикрикнул:
– Ну, хватит! Где у вас тут нужник?
Сютаев оторопел от неожиданного вопроса.
– Нужник, нужник, – повторил князь.
Остерегаясь забегать впереди высокого гостя, с шипящей вежливостью ему показали нужник. Извинились за то, что еще не убрано. Стали звать какого-то Митрофана:
– Митрофа-ан! Где он, проклятый?.. Чего же он не убрал?
– Сютаев, – позвал Сергей Яковлевич спокойно.
– Туточки, ваше сиятельство.
– Ну, Сютаев, скажите честно: продолжать мне осмотр богадельни или ограничиться выводом на основании той мрази, которую я наблюдал в нужнике?
Снова стали звать легендарного Митрофана:
– Митрофан, Митрофа-анушко! Иди сюда, милок… Где же он? Без ножа режет…
Мышецкий остановил ретивость чиновника:
– Митрофан здесь ни при чем. Ладно, так и быть, проведите по комнатам…
Сютаев рассыпался мелким бесом, запричитал речитативом:
– Извольте, князь, извольте. Ваше высокое посещение…
Мышецкий шел по лестнице, а его бережно придерживали за локотки.
– Сюда, сюда, ваше сиятельство! В этой комнатке старушки. Есть и дворянки. Благородные люди-с…
Вице-губернатор осмотрел убогий уют жалкого старушечьего мирка, в котором скорбно увядали напоминания о прошлом – высохшие цветы, семейные альбомчики. Быстро сновали спицы в руках старух, довязывая последнюю пряжу в жизни. Сергей Яковлевич старался смотреть поверх старушечьих голов, чтобы не встречаться с ними глазами, и заметил щели в стенах, залепленные жеваным хлебом.
32 
