Особенно,... 
65 
Тут двери открылись, и вошел человек, которого Пацевич никогда и не видел. Рваный казачий мундир, худое, заросшее щетиной лицо, а из разбитых сапог торчат черные, в запекшейся крови, распухшие пальцы.
– Карабанов? – воскликнул полковник. – Это вы?
– Я.
– Но, милый, откуда?.. Что с вами?
– Я закончил рекогносцировку, полковник.
Пацевич всплеснул руками:
– Закончили? Голубчик вы мой…
– Да, закончил, полковник. Турки действительно собирают силы в окрестностях Вана. Численность могу определить лишь приблизительно.
– Ну и сколько же их там, подлецов?
– Тысяч двадцать – тридцать. Не меньше.
– Да идите-ка вы… Откуда их столько?
– Не меньше, полковник. И еще артиллерия… А я потерял за эти дни тридцать два человека.
– Как вы дошли? – спросил Пацевич.
Вместо ответа Карабанов достал «смит-вессон» и, щелкая курком, провернул перед полковником весь пустой барабан револьвера:
– Видите? Одни дырки… Вот так и дошли!..
– К ордену вас, голубчик, к ордену, – запричитал Пацевич, – завтра же в Тифлис писать бу-бу-буду…
– Эх, полковник! Тридцать два «Георгия» им теперь не нужны…
Карабанов повернулся к дверям, но Пацевич остановил его неожиданным возгласом:
– Куда же вы, голубчик? Вы бы хоть поцеловали меня.
В голове поручика все ходуном ходило, звон стоял, перед глазами еще двигались песчаные осыпи, сплошь в пустых гильзах, – не сообразил даже, о чем его просят.
– Нет, извините, полковник. Целовать вас не буду – боюсь укусить…
Он щелкнул каблуками и круто вышел. На дворе кто-то схватил его в обнимку, закричал в самое ухо:
– Карабанов, бегите скорее: там ваши казаки милицию убивают!..
– Ну и пусть убивают, – ответил Андрей.
Решил не вмешиваться. Потом раздумал. Не спеша дошел до милицейских казарм, выбил ногою дверь. Черт возьми! – кажется, действительно убивают. Озверелые казаки, загнав дезертиров в угол, хлестали их нагайками, били ножнами шашек, из дикой свалки доносились хрипение, вой и приглушенные крики.
Андрей крикнул:
– Довольно! Довольно, говорю я вам… Они и так будут помнить, каково бросать своих товарищей…
Подошел Дениска в разодранной до пупа рубахе; с рассеченной губы стекала струйка крови.
– Хоть душу отвел, ваше благородие!
– Иди спать. Все идите…
………………………………………………………………………………………
И была ночь, и снился сон: усадьба Карабановых стояла на опушке леса, а за лесом, говорили, лежит Рязань, и он убежал однажды мальчишкой в ночь, и его нашли цыгане и привезли домой; нянька уложила в постель, и ему было радостно, что это его постель, и бежать больше никуда не надо; а утром он проснулся оттого, что кто-то гладит его по лицу и слезы капали ему на щеки: это мать гладила его, это мать плакала над ним…
Карабанов открыл глаза. Аглая сидела перед ним, гладила его лицо и тихо, закусив губу, плакала.
Он протянул к ней руку:
– Ну, что ты?.. Не надо…
– Ох, Андрей!..
Она, припав к его груди, разрыдалась. Он гладил ее вздрагивающую спину и смотрел в потолок. Красный персидский таракан вылез из щели и шевелил усами.
– Ну, ладно, ладно. – Он похлопал ее по спине.
– Ты же ничего не знаешь, – сказала Аглая, поднимая лицо. – Ты не знаешь, что было со мной… На вот, возьми…
Она кучкой сложила ему на грудь: пачку патронов, четыре сморщенные сливы, краюху хлеба. Вещи показались чужими. Андрей равнодушно посмотрел на них.
– Не молчи, – попросила она. – Слышишь?
– Слышу…
– Говори со мной. Приласкай меня… Хоть немножко. Ну, что же ты, Андрей?
Он перевел взгляд на нее.
– Тридцать два, – сказал с расстановкой, – тридцать два… И где-то заломят руки матери, где-то завоют девки, Аглая… Ох, сколько костей там осталось!..
– Не надо. Об этом потом.
– Сколько костей…
– Скажи – ты любишь меня?
Он отвернулся:
– Иди, Аглая: не до тебя мне сейчас…
– Андрей, милый, что с тобой?
– Оставь…
– Я все понимаю, но… зачем же так?
– Иди, иди.
Она встала, одернула платье:
– Ну, так я пойду…
– Ладно. Увидимся, может, вечером.
– Андрей, я пошла…
– Иди…
Вечером, сдав Пацевичу подробное обо всем донесение, Андрей Карабанов напился. Аглая побоялась войти в дом к нему, откуда доносились пьяные крики, бесшабашные песни и чей-то судорожный плач. Она подошла к окну, осторожно заглянула.
– Боже мой! – сказала она. – Боже мой!..
Андрей сидел за столом, окруженный своими казаками, в одних грязных подштанниках, пьяный, раскисший. Справлялись поминки по убитым. Какой-то бородатый гигант-сотник грыз зубами стакан и сплевывал на пол осколки. В табачном дыму мелькали орущие красные хари казаков. И, как бараны, сидели двое урядников, все в крестах и медалях, уткнувшись один в другого потными лбами. Стекла, казалось, звенели от бесшабашной песни:
65 
