Особенно,... 
200 
– Перестаньте о флангах! – прервал разговор Гитлер…
Это были как раз те дни, когда Черчилль собирался лететь в Москву, он пил гораздо больше, чем можно пить в его годы, и часто вызывал нашего посла Майского, чтобы спросить его с некоторой ехидцей: «Когда же дядюшка Джо (Сталин) обратится к Гитлеру с просьбой о заключении мира?»
Удивляться тут нечему: британская разведка работала, и работала она хорошо, зная о том, о чем мы не догадывались…
* * *
Кажется, войскам армии Тимошенко готовились клещи: от Воронежа скатывалась танковая армия Гота, южнее их подпирала мощная армия Паулюса, грозя окружением. Вокруг же, на множество верст, куда ни посмотри, до небес вздымались гигантские столбы черного дыма – горели деревни, фермы, хутора, МТС, колхозы. Горизонт утопал в непробиваемой пылище, которая не успевала рассеяться за ночь: это двигались танки с пехотой, это брели стада и толпы беженцев с котомками за плечами. Сверху людей обжигало палящее солнце, пикировали на них бомбардировщики. Пыль, гарь, сухота, безводье… Ветеранам 1941 года невольно вспоминались прошлогодние дороги былых отступлений.
– Нет, – сравнивали они, – в этот раз хуже…
И – страшнее: «Тогда (в 1941 году) было меньше войск, техники. Тогда мы знали: захваченная врасплох страна там, в тылу, только еще собирает силы. А сейчас – вот он, прошлогодний тыл, вот силы, накопленные за год…»
Сколько горьких, злых, справедливых слов сказано в те дни о неоткрывшемся втором фронте!
– А, мать их всех! – ругались солдаты. – Начерчиллили планов – и никаких рузвельтатов . Мы за всю Европу, за всю Америку должны тута, в эвтом пекле, за всех отбрыкиваться…
Но Тимошенко не терял присущей ему бодрости.
– В этот раз, – авторитетно заверял он, – мы не доставим удовольствия немцам и в окружение не влипнем. Лучше сохраним силы в планомерных отходах на вторые и третьи позиции…
Начиная с 6 июля Ставка не раз теряла маршала Тимошенко, который сторонился всяких переговоров. Вел он себя несколько странно, избегая общения со своим штабом, на вопросы даже не отвечал. 7 июля его штаб покинул Россошь и перебрался в Калач (Воронежский), но Тимошенко почему-то остался в Гороховке.
– Вы поезжайте, – сказал он, – а я… Гуров со мною! Вот я с Гуровым тут посижу да подумаю.
Странное решение! Штаб терял связь с армией, а он, командующий армией, сознательно отрывался от своего штаба. По этой причине Москва получала из штаба Тимошенко одни сведения, а Семен Константинович иногда заверял Москву, что причин для волнений нет. Потом маршал вообще пропал, в Гороховке его не было, а куда он делся – никому не известно.
Василевский в эти дни даже почернел от переживаний, безжалостно обруганный Сталиным за то, что Генштаб потерял контроль над положением фронта, самого ответственного сейчас. Операторы сбились с ног, отыскивая пропавшего маршала, между собой делились сомнениями, что с Тимошенко это не первый раз:
– Помните, под Харьковом… он тоже «пропадал». Весь день просидел в кустах или под мостом. А где сидит сейчас?
Генерал Бодин, посланный на фронт как представитель Генштаба, докладывал в Москву: «Его (маршала) отсутствие не позволяет проводить неотложные мероприятия… у меня есть определенные опасения, что это дело добром не кончится!» Никита Сергеевич Хрущев высказал то, о чем другие боялись и думать:
– Слушайте, а не драпанул ли он к немцам? Ведь за такие дела, как наши, ему головой отвечать придется…
«Появилась, знаете, у меня такая мысль, – вспоминал позже Хрущев. – Хотел ее отогнать, но она сама нанизывалась на факты… Естественно, зародились нехорошие мысли». И лишь 9 июля раздался в штабах почти торжествующий вопль:
– Нашли! Жив наш маршал… вот он, объявился!
Тимошенко, как всегда, выглядел бодро, он вел себя так, будто ничего особенного не случилось, а на все вопросы отмалчивался. Вместе с ним был и Гуров, который шел, низко опустив голову, словно опозоренный. От маршала ответа не дождешься, а потому все наседали с вопросами на Гурова:
– Так где же вы были? Объясни наконец.
– Идите все к черту! – мрачно отвечал Гуров…
Газеты бестрепетно возвещали прежнее: «На фронте без перемен», и потому люди интуитивно чувствовали:
– Без перемен – значит, погано. Боятся сказать правду…
200 
