— А скоро ли это случится? — спросил венеролог.
— Очень скоро, — заверил его Пуришкевич…
Симанович сразу созвонился с Вырубовой, прося ее передать царю, чтобы в Ставку вызвали Файнштейна, который и доложит подробности; он поехал потом на Гороховую, где сказал Распутину такие слова: «Поезжай немедленно к царице и расскажи, что затевается переворот. Заговорщики хотят убить тебя, а затем очередь за царем и царицей… Скажи папе и маме, чтобы дали тебе миллион английских фунтов, тогда мы сможем оставить Россию и переселиться в Палестину, там можем жить спокойно. Я тоже опасаюсь за свою жизнь. Ради тебя, — закончил речь Симанович, — я обрел много врагов. Но я тоже хочу жить!»
Распутин, думая, выпил две бутылки мадеры.
— Еще рано, — сказал, — пятки салом мазать. Погожу и царей тревожить. Ежели наши растократы на меня ополчатся, я сделаю так, что весь фронт развалится за одну неделю… Вот те крест святой: завтрева немцы будут гулять по Невскому!
Но Пуришкевич, проболтавшись о заговоре, не раскрыл участников его — и это спасло все последующие события.
* * *
Юсупов сознательно зачастил в гости к Распутину, а тот, доверяя ему, вполне искренно говорил:
— Министером тебе бы! Хоть, сделаю?..
В белой блузочке, покуривая папиросы, в уголке дивана сидела, поджав ноги, Мунька Головина — слушала мужской разговор. Феликс осторожно выведывал у Распутина — каковы цели того подполья, которое им управляет; выяснилось, что людей, работающих на пользу сепаратного мира, Гришка называет зелеными:
— А живут энти зеленые в Швеции.
— У нас на Руси тоже есть зеленые? — спросил князь. Распутин подпустил загадочного туману:
— Зеленых нет, а зеленоватых полно. У меня, брат, друзья не тока дома.
За границей тоже людишки с башками водятся… Он просил Юсупова петь под гитару, и князь пел:
К мысу радости, к скалам печали ли, К островам ли сиреневых птиц, Все равно, где бы мы ни причалили, Не поднять нам усталых ресниц…
Муньке нравилось, а Распутин кривился:
— Не по-нашенски… нам бы чего попроще!
В угоду ему Феликс заводил мещанское занудство:
Вечер вечереет. Приказчицы идут.
Маруся отравилась — в больницу повезут.
В больницу отвозили и клали на кровать, Два доктора, сестрички пытались жизнь спасать.
Спасайте не спасайте, мне жизнь не дорога!
Я милого любила — такого подлеца…
— Вот это — наша! — радовался Распутин. Наманикюренные тонкие пальцы потомка Магомета и поклонника Оскара Уайльда брызнули по струнам.
Маруся ты, Маруся! Открой свои глаза, А доктор отвечает: «Давно уж померла».
Пришел ее любезный, хотел он навестить, А доктор отвечает: «В часовенке лежит».
Кого-то полюбила, чего-то испила, Любовь тем доказала — от яду померла…
Бывая на Гороховой, князь внимательно изучал расстановку шпиков департамента полиции, интересовался, насколько точно они информированы об отлучках Распутина из дома. Вскоре Гришка начал проявлять горячее нетерпение:
— Слушь, Маленький! (Так он называл Юсупова.) А когдась Иринка-то из Крыма приедет? Говорят, красовитая стала. Обабилась, как дочку-то родила.
Ну вот… устрой!
1 декабря заговорщики еще раз встретились в поезде Пуришкевича; князь Феликс сказал, что надо кончать с Распутиным поскорее, ибо он сам торопит события, и если дело затянется, то это наведет его на подозрения. Пуришкевич настаивал на том, что пора назначить точную дату убийства. Но тут великий князь Дмитрий, полистав записную книжку, извинился:
— Я ведь человек светский, а значит, сам себе не принадлежу. До шестнадцатого декабря у меня все вечера уже расписаны. Юсупов приятельски взглянул в его книжку.
— Митя, а вот пирушка… можно отказаться?
— Да никак! Встреча с товарищами по фронту.
— Итак, остается шестнадцатого декабря? — спросил Владимир Митрофанович.
— Ну что ж. Давайте так. За эти дни надо успеть многое еще сделать. Шестнадцатого я нарочно приглашу членов Думы осмотреть мой поезд — для отвода глаз. А вы, князь, не забудьте поставить граммофон, который бы заглушал лишние шумы… Кстати, есть у Распутина любимая пластинка?
— Есть. Вы удивитесь — «Янки дудль дзнди».
— Отлично. Собираемся по звонку. В телефон надо сказать пароль: «Ваня приехал». А сейчас, господа, мы прощаемся…
В канун убийства доктор Лазоверт перекрасил автомобиль сан-поезда, замазав на его бортах личный девиз Пуришкевича «Semper idem» («Всегда тот же»). Пуришкевич съездил в тир лейб-гвардии Семеновского полка, где из своего испытанного «соважа» выбил десять очков из десяти возможных по малозаметным подвижным целям.