201 
— Благодарю, — с мрачным видом отвечал посол.
Потом министр отъехал в Петергоф, где его поджидал удрученный император. Сазонов стал доказывать, что приостановкой общей мобилизации расшатывается вся военная система, графики трещат, военные округа запутаются. Война, говорил министр, вспыхнет не тогда, когда мы, русские, ее пожелаем, а лишь тогда, когда в Берлине кайзер нажмет кнопку… Николай II ответил ему:
— Вилли ввел меня вчера в заблуждение своим миролюбием. Но я получил от него еще одну телеграмму… угрожающую! Он пишет, что снимает с себя роль посредника в споре, и, — прочитал царь далее, — «вся тяжесть решения ложится на твои плечи, которые должны нести ответственность за войну или за мир»!
Сазонов разъяснил, что кайзер только затем и взял на себя роль посредника, дабы под шумок, пока мы тут с вами балаганим, закончить военные приготовления. В ответ на это царь спросил:
— А вы понимаете, Сергей Дмитриевич, какую страшную ответственность возлагаете вы сейчас на мои слабые плечи?
— Дипломатия свое дело сделала, — отвечал Сазонов. Царь долго молчал, покуривая, потом расправил усы:
— Позвоните Янушкевичу… пусть будет общая! Было ровно 4 часа дня.
Сазонов передал приказ царя Янушкевичу из телефонной будки, что стояла в вестибюле дворца.
— Начинайте, — сказал он, и тот его понял… Схватив телефон, Янушкевич вдребезги разнес его о радиатор парового отопления. Еще и поддал по аппарату сапогом.
— Это я сделал для того, чтобы царь, если он передумает, уже не мог бы повлиять на события. Меня нет — я умер!
Все телеграфы столицы прекратили частные передачи и до самого вечера выстукивали по городам и весям великой империи указ о всеобщей мобилизации.
Россия входила в войну!
* * *
31 июля… На улицах, хотя еще никто и никого не победил, уже кричали «ура», а между Потсдамом и Петергофом продолжалась телеграфная перестрелка:
«Мне технически невозможно остановить военные приготовления», — оправдывался Николай II, на что кайзер тут же ему отстукивал: «А я дошел до крайних пределов возможного в моем старании сохранить мир…» День прошел в сумятице вздорных слухов, в нелепых ликованиях. Этот день имел ярчайшую историческую концовку. Часы в здании у Певческого моста готовились отбить колдовскую полночь, когда явился Пурталес.
Сазонов понял — важное сообщение. Он встал.
— Если к двенадцати часам дня первого августа Россия не демобилизуется, то Германия мобилизуется полностью, — сказал ему посол.
Сазонов вышел из-за стола. Гулял по мягким коврам.
— Означает ли это войну? — спросил небрежно.
— Нет. Но мы к ней близки…
Часы пробили полночь. Пурталес вздрогнул:
— Итак, завтра. Точнее, уже сегодня — в полдень! Сазонов замер посреди кабинета. На пальце вращал ключ от бронированного сейфа с секретными документами. Думал.
— Я могу сказать вам одно, — заметил он спокойно. — Пока останется хоть ничтожный шанс на сохранение мира, Россия никогда и ни на кого не нападет… Агрессором будет тот, кто нападет на нас, а тогда мы будем защищаться! Спокойной ночи, посол.
10. «ПОБОЛЬШЕ ДОПИНГА!»
Настало 1 августа… Утром кайзер накинул поверх нижней рубашки шинель гренадера и в ней принял Мольтке («как солдат солдата»). Германские грузовики с запыленной пехотой в шлемах «фельдграу» уже мчались по цветущим дорогам нейтральных стран, где население никак их не ждало. Часы пробили полдень, но графа Пурталеса в кабинете Сазонова еще не было. Германский посол прибыл, когда телеграфы известили мир о том, что немцы уже оккупировали беззащитный Люксембург и теперь войска кайзера готовы молнией пронизать Бельгию… Пурталес спросил:
— Прекращаете ли вы свою мобилизацию?
— Нет, — ответил Сазонов.
— Я еще раз спрашиваю вас об этом.
— Я еще раз отвечаю вам — нет…
— В таком случае я вынужден вручить вам ноту.
Нота, которой Германия объявила войну России, заканчивалась высокопарной фразой: «Его величество кайзер от имени своей империи принимает вызов…» Это было архиглупо!
— Можно подумать, — усмехнулся Сазонов, — мы бросали кайзеру перчатку до тех пор, пока он не снизошел до того, что вызов принял. Россия, вы знаете, не начинала войны. Нам она не нужна!
— Мы защищаем честь, — напыжился граф Пурталес.
— Простите, но в этих словах — пустота…
Только сейчас Сазонов заметил, что Пурталес, пребывая в волнении, вручил ему не одну ноту, а… две! За ночь Берлин успел снабдить посла двумя редакциями ноты для вручения Сазонову одной из них — в зависимости от того, что он скажет об отмене мобилизации. Черт знает что такое! Пурталес допустил чудовищный промах, какой дипломаты допускают один раз в столетие.
201 
