170 
– Давненько не слыхала я звона ваших шпор на улицах.
– Мадам, шпоры меня заставил снять ваш братец. Но, я уверяю вас, скоро все изменится, манифест сдадут в архив…
– Мой брат, – задумалась Додо, – явный кадет.
– Ни в коем случае, – горячо возразил Дремлюга. – Он кадет тайный, вроде масона.
– Неужели он искренне верит? – спросила Додо.
– Прямо спит на манифесте и под тарелку себе подкладывает… И хитрее он всех губернаторов на Руси! Смотрите: ни одного ареста! Все четыре свободы налицо. И вот, когда откроется дума, тогда как раз будет большой спрос на особую кадетскую породу губернаторов. Отсюда, сами понимаете, недалеко и до кадетского министра… Сергей Яковлевич далеко метит! А вы, Евдокия Яковлевна, все продумали? – спросил капитан, намекая кое на что.
– Я все перестрадала, и мне достаточно. Оставьте меня!
Дремлюга внимательно смотрел на женщину: она состарилась…
После встречи с Додо капитан повидался с Ферапонтом Извековым, который сидел в своей лавке, играя с откормленным на мясе котом.
– Ферапоша, – ласково сказал жандарм, перелезая через прилавок, – что-то не нравится мне наша баба… Похоже, скисла!
– Восторженная женщина, – отозвался Извеков, – она еще даст дыму с копотью. А коли нет, так мы ее…
– Смотри, – предупредил жандарм, – у нее братец.
– Да они как кошка с собакой: не сбрехаются. Нам-то оно, глядишь, и на руку! Пушай цепляются – разнимать не станем…
Дремлюга притянул Извекова к себе, попросил:
– Ну, раскрой-ка свою пасть, братец! Дай полюбоваться…
Извеков распахнул свой омут, полный блестящих зубов.
– Здорово! – восхитился Дремлюга. – Так вот, миляга. Я тебе эти зубки, как и предыдущие, все до единого под печки вымощу…
– Что-о? – заорал мясник, бросая кота под прилавок.
– Ша! Без меня тебе жизни все равно не будет. Госпожу Попову не слушайся – меня, только меня! Береги зубы… понял? Кушать еще предстоит много. И тебе, дураку, при мне будет хорошо.
– А что делать? – задумался Извеков. – Мы ведь все умеем…
– Беллаш тут есть такой… знаешь? Покажи ему, откуда ноги растут. А коли Ениколопов сунется, так ты его не угробь под горячую руку… Опасно! Человек диалектический…
Извеков долго чесал за ухом. Скреб, скреб… Сомневался!
– Как дума? – сказал. – Как бы демократы нас не забодали!
– Ты на думу, земляк, не надейся: не твое собачье дело…
Извеков положил на плаху телячью ногу, плюнул на руки:
– Вот зароют нас в землю – тогда все будем земляками. А сейчас не мусорь здесь окурками. Лавка у меня – заведения торговая! Ходишь ты, капитан, ходишь… А чего мясца никогда не купишь? Или ты в толстовство подался? Поддержи коммерцию…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вскоре, через тридевять земель, Дурново просил Мышецкого подтвердить получение его телеграммы об арестах и прочем. Сергей Яковлевич, после некоторых раздумий, подтвердил. Но больше – ни слова!
– У меня тоже есть идеалы, – говорил Мышецкий. – Без працы не бенды кололацы! И еще раз повторю: без працы не бенды кололацы.
4
Несколько дней спустя, когда Мышецкий, раздумывая о трагедии интеллигенции, одиноко изображал власть в своем кабинете, двери с налету распахнулись и ему крикнули:
– Князь Мышецкий, встаньте! – На пороге стоял полковник Алябьев, за ним два прапорщика, с улицы гудел военный автомобиль и блестели штыки; Сергей Яковлевич величаво поднялся:
– Что это значит, господин полковник?
– Вы арестованы!
– На основании?
– Как человек, явно клонящийся к нарушению присяги, данной его императорскому величеству, – бесстрашно отвечал ему Алябьев.
– Полковник, даю вам время обдумать. Кто уполномочил вас?
– Долг русского офицера! Честь мундира, князь!
– И вы целиком осознали всю ответственность?
– Отчет в содеянном я буду давать не вам, князь.
Алябьев смотрел на него – честно и открыто, ежились за его спиной два прапора да колебались синеватые иглы штыков караула.
– А вы, господа, – обратился Мышецкий к офицерам, – тоже склонны к самоуправству? Вам, юноши, разве не стыдно?
– Стыдно! – выкрикнули оба звончайше. – Нам стыдно за вас!
Мышецкий покраснел, опозоренный.
– Наглецы! – сказал, выскакивая из-за стола. – По какому праву? Известно ли вам, что я, как камергер высочайшего двора, облечен именным доверием его императорского величества?.. А для вас, полковник, это закончится военным судом!
170 
