Особенно,... 
197 
— Во, заврались! Кажись, нам живьем надо самого Гитлера поймать да яйца ему отрезать, тогда увидят они перемены…
В немецких штабах были крайне удивлены: при таком страшном напоре и скорости продвижения русских пленных было «не как в сорок первом», ничтожно мало. Из этого следовал вывод: наши рядовые бойцы даже в самых тяжких условиях, все-таки научились сражаться, а вот их военачальники еще не овладели искусством войны… Самолеты эскадрилий Рихтгофена поливали колонны отступающих из пулеметов, сыпали на них пачки осколочных бомб, иногда с неба слышался такой страшный свист и вой, что даже отчаянные храбрецы вжимались в землю. Не сразу сообразили — что к чему, и скоро в колоннах хохотали:
— Надо же! На испуг нас берут. Колесами…
Да, для устрашения отступающих немцы иногда сбрасывали колеса тракторов из МТС, которые — в силу своей конфигурации — издавали почти немыслимые завывания.
— Хоть бы Волга-то поскорее, — говорили усталые.
— А на что она тебе, Волга-то?
— Говорят, там и остановимся. Чтобы ни шагу назад.
— Это какой же умник тебе сказывал?
— Да начальник станции. Дядька начитанный. Умный…
Соседей зорко оглядывали — не затесался ли кто чужой? В такое-то время всякое бывает. Заметили одного вихрастого, у которого в петлицах гимнастерки что-то непонятное было.
— Это что у тебя там обозначено?
— В петлицах-то? Так это лира. Признак музыкальности.
— А сам-то ты, выходит, на лире играл?
— На трубе!
— А где труба-то твоя?
— Спрашиваешь! Скоро нам всем труба будет.
— Не каркай.
— А что?
— А то, что и по мордасам получить можешь…
Отступая, они еще и сражались (и немцы, угодившие плен, на допросах признавались: «Это был ад… мы никак не ожидали встретить от вас, отступающих, такое сопротивление!»).
* * *
— Так где же вы были? — продолжали пытать Гурова.
— А откуда я знаю? — огрызался тот, явно смущенный…
Наконец сам Н. С. Хрущев спросил его об этом же.
— Маршал, — отвечал Гуров, — отыскал стог сена, забрался в него, бурку свою разложил и говорит мне: давай, мол, Кузьма Акимыч, посидим здесь, чтобы не приставали.
— Что? — удивился Хрущев. — Так и сидели в стогу?
— Да нет. Иной раз, завидев отступающих, маршал вылезал из сена и показывал, куда идти, где сворачивать.
— О чем хоть думали-то… в сено забравшись?
— Маршал сознался, что сил нет появляться в штабе, говоря: «А что там делать? Хозяин станет по ВЧ мытарить, а что я скажу в оправдание? Войск нет. От меня потребуют жесткой обороны, для которой сил нет…» Вот так и сидели!
— Хорошо, хоть выбрались из этого стога, — сказал Хрущев. — А то ведь, знаешь, что я тут думал? И не один я.
— Догадываюсь, — согласился Гуров…
Только 9 июля Тимошенко удалось залучить в Калач — к аппарату Бодо, и в разговоре со Сталиным маршал открыто и честно признал свое бессилие и слабость своих войск:
— Над моей армией нависла серьезная опасность!
Вот с этого и надо было начинать, а не отсиживаться на куче сена, разложив под собой героическую бурку эпохи гражданской войны. Язык не повернется, чтобы в этом случае винить и Гурова в трусости (вспомните, как он на танке вырвался из котла под Барвенково — человек смелый!). Но появление Тимошенко в Калаче ничего не изменило; его фронт разваливался, маршал жаловался Сталину, что без подкреплений и авиации ни о каком отпоре противнику и речи быть не может:
— Враг очень силен, товарищ Сталин.
— А это я и без вас знаю, — грубо отвечал Сталин…
Наверное, в давних боях за Царицын маршал чем-то угодил Сталину, ибо даже сейчас голова его уцелела. Тимошенко продолжал оставаться героем штурма «Линии Маннергейма». Но в Москве наконец-то поняли, что события на южных фронтах стали неуправляемы, а Семен Константинович, кажется, и не был способен управлять ими. В одном маршал был прав: немцы хотели его войска взять в кольцо окружения, а он из этого кольца выкручивался, отступая все дальше и дальше… А куда же дальше?
Южный фронт генерала Р. Я. Малиновского рискованно склонялся к Ростову, а войска Тимошенко отжимались Паулюсом за Дон, а в рядах наших отступающих бойцов все чаще можно было услышать;
— Что ж это, земляки? Весной хотели из Днепра напиться, а сами уже за Дон тащимся. Гляди, так и до Волги недалече.
— А мы что? Мы люди маленькие. Скажут остановиться, мы и остановимся. Начальству виднее.
— Да где ты видел-то начальство? Лучше в газетку вчерашнюю глянь: на фронте у нас без перемен. Вот и получается, что там, наверху, ни хрена еще толком не знают…
197 
