Особенно,... 
66 
— Пора открывать огонь, — настойчиво повторял помощник. — Два-три крепких залпа всем бортом, и мы — в дамках! Разрешите?
А в душной и тесной радиорубке, взмокнув от напряжения, радист уже успел горохом отсыпать в эфир запрос командира, и штаб флота моментально ответил: «Ни наших, ни союзных кораблей в указанном районе моря не находится».
— Помощник, — распорядился Рябинин, — начать наводку. Для начала зарядить осветительным…
Неизвестное судно продолжало идти прежним курсом. Молчание и тьма грозно нависали над двумя кораблями, идущими в безмолвном поединке. Еще минута — и загрохочет над волнами дымное пламя…
Ледяные звезды не спеша падали в море.
— Осветительным… залп!
От выстрела упруго качнулся воздух. Огромный зонт огня распластался в черном небе, заливая мир зловещим зеленым светом. И где-то вдали, среди лезущих одна на другую волн, едва-едва очертился неясный контур корабля.
Некоторое время противники еще скользили в этом бледном, быстро умирающем свете, неся в себе бездушные механизмы и драгоценные людские судьбы. Потом свет померк и погас совсем. Но цепкие визирные шкалы уже успели отметить понятные лишь немногим названия.
— Диста-анция, — нараспев кричал с дальномера Мордвинов, — курс… целик…
И в этот момент ночь, застывшая на одной тягостной минуте, казалось, вдруг растворилась и слева по борту «Аскольда» вырос маленький огонек.
— Не сметь стрелять! — гаркнул Самаров. — Отвечают!
Рябинин тяжело отшатнулся назад, спросил кратко:
— Кто?
И чей-то матросский голос ответил из темноты:
— Та це ж, товарищу командир, земличирпалку! У, би-сова, куцы ж вона зализла!..
Рябинин вдруг захохотал так громко, что радист испуганно выглянул из своей рубки.
— Отбой тревоге, — весело приказал он, расстегивая канадку. — Их счастье, а то бы мы их разделали под орех!
— У меня снаряды лежат в орудиях, — доложил Пеклеванный, краснея в темноте от стыда. — Разрешите выстрелить ими?
— Пускай лежат там. Может, еще пригодятся…
Землечерпалка виновато отщелкала в темноту семафорограмму: «У нас неисправность в компасе. Мы сбились с курса и отошли мористее. Возвращаемся на прежнее место. Капитан-маркшейдер Питютин».
Пеклеванный невольно ужаснулся при мысли, что еще момент — и «Аскольд», знающий лишь одно то, что слева не должно быть никого, сейчас уже рвал бы снарядами старое, дряблое тело землечерпалки.
— Передай этому питюте-матюте, — наказал он сигнальщику, — передай ему, старому болвану, что мы…
— Оставьте вы их, помощник, — вмешался Рябинин. — Ну их к чертовой матери! Руганью, да еще на таком расстоянии, здесь не поможешь. А команда землечерпалки наполовину из баб и мальчишек. Капитанишко — тоже хрен старый. Им, беднягам, и без того достается!
Рябинин нащупал в темноте плечо Пеклеванного и крепко пожал его, слабо ободряя:
— Хватит вам. Вы же весь мокрый. Реглан уже обледенел на вас. Идите отдыхать, помощник. Всю ночь не спали.
— Ничего, отосплюсь потом.
— А я вам предлагаю отдохнуть.
Пеклеванный понял, что это уже приказ.
— Есть, — ответил он, — идти отдыхать…
Артем сбежал по трапу и, балансируя на уходящей из-под ног палубе, добрался до кормы.
Через низкий борт перехлестывали волны. Обмывая стеллажи глубинных бомб, повсюду колобродила вода. Из-под винтов взлетели кверху высокие каскады пены. В сумерках вода фосфорилась ровным голубоватым светом. Все море играло и горело, точно из его глубин всплыли на поверхность мириады разбуженных светлячков. Казалось, корабль плывет среди расплавленного металла.
Дребезжа железными бадьями, мимо «Аскольда» прошла к берегу провинившаяся землечерпалка.
Стоять на палубе было холодно. Лейтенант зябко поежился, спустился вниз. В командном коридоре вода, попавшая через люк, гуляла с борта на борт, собираясь то у одной переборки, то у другой. Из конца коридора доносилось пение.
Артем остановился: женский голос на корабле, ночью, в открытом море? Чистое мягкое контральто прерывалось ударами волн и режущим уши завыванием винтов.
Она пела:
Мимо сосен северных бежит дорожка,
У дорожки — стежка, возле стежки той — морошка.
Сердце вдруг заныло, сердце заскучало:
Что же и зачем же я тебя встречала?
Помню, мы ходили вечером да той дорожкой,
И ты меня, бессовестный, назвал морошкой.
И с тех пор подруги все зовут меня не Машей,
66 
