Особенно,... 
149 
Боги знали, что им нужно сплести магическое вервие из того, что ото всех сокрыто — из корней горы, и поступи кошачьих лап, и дыхания рыбы, — продолжал между тем Руна — А таким знанием обладали лишь гномы. Закончив работу, гномы вручили Одину веревку, что на вид казалась шелковой лентой, но была крепче смерти.
«Эй, волчок, волчок, волчок, — позвал Тор, подманивая Фенрира — А вот эта веревочка еще забавнее».
Но волк был не дурак. Он догадался, что затеяли боги, хотя в мощи своей ни на миг не усомнился.
«Я позволю надеть на себя эту штуку, если кто-нибудь из вас вложит руку мне в пасть», — прорычал он.
И тогда сын Одина Тюр, храбрейший из храбрых, шагнул вперед и вложил свою кисть в слюнявые челюсти чудовища. А все прочие связали Фенрира лентой.
Руна умолк, и викинги, как по команде, обернулись к Джеку.
«Ну вот, снова-здорово», — подумал Джек Всякий раз, как скандинавы, рассказывая что-либо, делали паузу, это означало, что вот-вот произойдет нечто кошмарное. Им ужас до чего нравилось вынуждать Джека просить продолжения — ведь потом мальчик так забавно передергивался от отвращения и ужаса. Свен Мстительный прямо-таки подпрыгивал на месте от нетерпения.
— Ну ладно, ладно, — вздохнул Джек — Так что же было дальше?
— Фенрир вырывался, тужился и выл, но оков разорвать не смог, так что остался он на острове, как в ловушке, — сказал Руна.
— Но сперва он оттяпал Тюру руку! — завопил Свен.
— По-моему, докончить историю полагалось мне, — упрекнул его Руна.
— Он сжевал кисть и проглотил ее! — Свен был слишком увлечен рассказом, чтобы обратить внимание на замечание старого скальда.
— Хрусть! Хрясь! Чавк! — завопила Торгиль.
«Мне этих скандинавов вовеки не понять», — грустно подумал Джек.
— А рука была вкусная? — полюбопытствовала Люси, ничуть не смущенная кровавым финалом, и скандинавы бурно заспорили о вкусовых качествах Тюровой кисти. Затем Джек поведал о том, как ётуны бежали из Утгарда и как киты везли их последние несколько миль, когда лед растаял.
В перерывах между рассказами все угощались жареной гусятиной и сидром, что Скакки приберег для этого случая. Рисунок созвездий менялся; дело шло к утру; Люси клевала носом. Наконец, когда над морем блеснул первый рассветный луч, Торгиль промолвила:
— А я песнь сложила.
— Девчонки песней не слагают, — привычно пробурчал Свен, но никто не обратил на него внимания.
— Давайте-ка послушаем. Твоя хвалебная песня в честь Олафа и впрямь удалась на славу, — ободрил ее Руна. — Я бы сказал, мед поэзии пошел тебе только на пользу.
— Это про источник Мимира, — пояснила девочка, к вящему изумлению Джека. Они ведь договорились не заводить о нём речи. Торгиль встала, поклонилась и прочла:
- Идут на горку Джек и Джилл,
- Достать воды ведерко.
- Свалился Джек и лоб разбил,
- И Джилл скатилась с горки![6]
И Торгиль выжидательно умолкла.
— И это все? — озадаченно спросил Скакки.
— Моя мама назвала меня Джилл, — объяснила Торгиль. — А мы с Джеком поднялись на холм — и скатились вниз.
— ТОЖЕ МНЕ ПЕСНЬ! — презрительно пробасил Эрик Красавчик.
— Так это же на самом деле было, а история в стихах — не главное, — закричала Торгиль.
— А вот и главное! — возразил Свен.
— Недурно, недурно, — заверил ее Руна, видя, что Торгиль того и гляди выйдет из себя. — Стихи, конечно, не из тех, что выдержат испытание временем, но сами по себе очень даже миленькие.
— Никакие они не «миленькие», — рассвирепела Торгиль. — И испытание временем они отлично даже выдержат! Мои стихи будут повторять наизусть много веков спустя после того, как ваше допотопное старье позабудется вовсе! — И девочка бросилась бежать по берегу.
Скандинавы, как всегда, на бегство ее не обратили ровным счетом никакого внимания. А принялись потихоньку собираться. Джек же отправился вслед за Торгиль. Рассвет быстро разгорался; скоро корабль снимется с якоря. Торгиль, скорчившись за камнем, рыдала так, словно у нее сердце вот-вот разорвется в груди.
— Джилл, — тихонько позвал Джек, опускаясь на колени рядом с нею.
— Ты пришел смеяться надо мной? — всхлипнула девочка.
— Еще чего! Я считаю, стихи просто прекрасные: такие действительно переживут века.
— И слава их никогда не умрет? — Торгиль подняла голову.
149 
