Особенно,... 
123 
– Люди – как снопы: чем больше колотишь, тем больше с них сыплется… Вперед, французы! Нам сам черт не брат…
* * *
Сразу после Эрфурта (с оглядкой на Австрию, хотя и запуганную, но вооруженную) Наполеон двинул в Испанию армию в 250 тысяч солдат… На самой границе с Пиренеями, в замке де-Маррак возле Байоны, императора настиг курьер из Петербурга – князь Никита Волконский.[14] Передав почту от царя, он был зван к столу самого Наполеона, который неумеренно нахваливал русскую армию:
– Будь я на месте Александра, я бы давно водрузил свой престол посреди Азии. – Потом он разрезал яблоко пополам, передал вторую половину Никите Волконскому. – Мир тоже круглый, – сказал Наполеон. – Россия и Франция всегда будут в дружбе, если разделят Европу, как это яблоко…
На лестнице Волконского нагнал запыхавшийся Дюрок:
– Это вам подарок от нашего императора…
Садясь в карету, князь Никита открыл футляр, в котором лежало дешевенькое колечко с паршивеньким бриллиантиком. Считая такой «дар» оскорблением для офицерской чести, Волконский отдал перстенек конвойному жандарму:
– Возьми, драбант… от русского офицера!
Он поскакал на родину, а Наполеон двинул свою громадную армию через Пиренеи. Недавно свергнув испанскую династию, император решил, что с династией кончилась и сама Испания – тело без головы! К его удивлению, народ имел свою голову на плечах, и эта голова была не хуже королевской. Испания, слабая при Бурбонах, вдруг обрела страшную силу в народной войне – гверилье… Мюрату пришлось разить картечью женщин на улицах Мадрида, вонзать штыки в испанских детей, метавших в него булыжники. Один испанец с навахой в руке бросался на батальон французов и резал их до тех пор, пока не падал замертво… Такова сила гверильи!
Европа взбурлила – радостью, надеждами: героизм испанцев воодушевлял всех; наконец, возмущалась и совесть честных французов, уже предчувствовавших распад своей баснословной империи. Когда все это кончится? Когда Франция перестанет платить честолюбию корсиканца самый страшный налог на свете – кровью? Жозеф Бонапарт удержался на испанском престоле лишь восемь дней и бежал из Мадрида – в ужасе.
– Испания, – утешал его Наполеон, – еще не предел моей власти: с горы Гибралтара мы скоро увидим Африку…
Там, где французы не могли пройти, он слал на смерть эскадроны польских улан: сами порабощенные, они с бесподобной лихостью порабощали других. Гигантские обозы с награбленным добром тащились за армией – наглядное доказательство боевых успехов. Самые безобразные инстинкты (сдерживаемые доселе воспитанием, литературой, религией) император выпускал из людей наружу, как злого джинна из сосуда, и любое зверство поощрял знаками Почетного легиона. Французы занимали города без жителей, деревни без крестьян. Испанцы, уходя в партизаны, рубили бочки с вином, раскалывали кувшины с оливковым маслом. Повстанцев убивали, из их животов выматывали наружу кишки, деревья обвешивали телами гверильясов так, что не выдерживали ветви, но Испания не сдавалась, сопротивление народа усиливалось… Жозеф, растерянный, говорил брату:
– А что дальше? Журдан подсчитал, что мы должны держать корпус в пятьдесят тысяч штыков только для охраны курьерской почты между Мадридом и Парижем… Одумайся! Ты погибнешь сам, с тобою погибнем и все мы.
В декабре Наполеон, довольный, вступил в Мадрид.
– Вы просто не умеете воевать! – накричал он на маршалов. – За что я плачу вам деньги? Я дал вам величие, но всегда могу сделать из вас почтмейстеров.
Ему доложили: офицер из корпуса маршала Сульта – по фамилии Аржантон – сорвал с себя эполеты.
Он не был пьян. Его речь была разумна.
– Почему мы, французы, решили, что мы лучше всех других людей на свете? – спрашивал Аржантон. – Все беды Франции от этого подлого корсиканца. Пока оружие в наших руках, повернем его против Наполеона! Пора уже свергнуть безумного императора и призвать из Филадельфии генерала Моро… Моро, и никого другого, ибо Моро – честный республиканец!
Журдан, искренне желая спасти Аржантона от неминуемой казни, пытался представить его сумасшедшим.
– Нет, – ответил Наполеон, – если этот подонок додумался до возвращения Моро, значит, он не сумасшедший…
Аржантон без страха встретил смерть возгласами:
– Да здравствует Моро! Да здравствует ре…
Плотный залп оборвал последнее слово. Савари сказал, что с казнью поспешили: от таких Аржантонов с их призывами к Моро натянуты потаенные струны – до филадельфов, до Филиппа Буонарроти, даже до генерала Лагори.
123 
