Особенно,... 
119 
Ничто, пожалуй, не могло поразить Орвила внезапнее и сильнее, ничто не причинило бы ему такой боли. Разве что смерть близких ему людей, но и то он, казалось, сейчас испытывал не меньшую душевную муку. Произошло крушение всего, что он любил, во что верил. Он готов был признать: хуже того, что случилось, ничего быть не может. Это он ощутил даже физически — в голове побежали струйки боли, вверх от висков и в стороны — к глазам, перед которыми на миг все погасло. Орвил нащупал рукой стену и оперся о нее. Потом оттолкнулся — слабость прошла.
— Я так и знал, — только и произнес он, опуская руки, в одной из которых держал захваченный из дома револьвер. — Так я и знал.
— Орвил! — Агнесса бросилась вперед в величайшем замешательстве и смятении. Краска залила ее бледное лицо, она умоляюще прижала руки к груди, и хотя в ее поведении не было фальши, оно показалось Орвилу настолько наигранным, что он невольно поморщился. Чувства его были обнажены до предела, он воспринимал обостренно любую мелочь, и все они — эти мелочи, были, казалось, против него. Из дверей комнаты вышел Керби, тяжелой походкой приблизился к своему первому и единственному хозяину и грузно опустался на пол у его ног. На Орвила он даже не взглянул.
Агнесса тут же попыталась что-то объяснить; Орвил слушал нетерпеливо, на его лице ясно читалось: что бы ни сказала Агнесса — оправдания ей не будет. В критические моменты Орвил становился человеком крайностей — его гнев мог быть столь же сильным и все сметающим, на своем пути, сколько великой порой бывала его милость. Он обманулся в Агнессе — нельзя было отрицать.
Возможно, все было так, как сказала она… возможно, эта встреча прощание… Но Орвил говорил себе: они прощались не без сожаления и боли, не без отчаяния от невозможности соединения! И Агнесса не зря чувствовала себя виноватой, совсем не зря.
На мгновение он растерялся, не зная, как поступить. Джек молча стоял позади Агнессы, и она после бесплодных попыток исправить положение тоже замолчала.
— Ладно, — с суровым спокойствием произнес Орвил, — я все понял, Агнесса, не надо ничего объяснять. Обман есть обман — и точка. Ты достаточно долго морочила мне голову, и теперь я намерен положить этому конец. Я дам тебе возможность высказаться, только не здесь, а дома, хотя, если хочешь, можешь не возвращаться туда!
Чем-то страшно чужим повеяло от него, совсем недавно такого близкого ей человека. Их разговоры, веселые и серьезные, вечера наедине — все отодвинулось вдруг далеко в прошлое; Агнесса ощутила эту пропасть так сильно, может быть, потому, что раньше между ними совсем не возникало недоразумений, и теперь полное понимание обернулось своей противоположностью, обнаженной и страшной, как кровавая рана.
— Господи! Орвил! — воскликнула Агнесса, испуганная до смерти тем, что внезапно открылось ей: она поняла, как сильно он оскорблен и потрясен случившимся. — Джек был болен, он умирал, пойми, я должна была помочь!
— И ты ездила сюда, в этот дом, — словно не веря своим глазам, он окинул взглядом темные стены, — а потом смотрела на меня с невинной улыбкой, притворялась, лгала, ты ничего не сказала мне! Почему, если намерения твои были так невинны, как ты говоришь? — И, не выдержав, крикнул, выпалил ей в лицо, чего не делал раньше никогда: — Вот этого, только этого я не могу понять!
— Ты бы не позволил мне…— задрожав, бессильно прошептала Агнесса и оглянулась на Джека. — А он бы умер без помощи.
— Пусть, так, хорошо. Однако это лишнее доказательство твоего «доверия» ко мне! Да, я не позволил бы тебе приезжать сюда одной, но и его я бы не оставил в одиночестве, не такой уж я черствый человек, Агнесса!
На Джека Орвил старался не смотреть, но все же случился момент, когда они обменялись взглядами, полными презрительной ненависти, чего раньше, когда в роли судьи выступала Агнесса, между ними ни разу не было.
Женщина между тем немного успокоилась; если даже такая глубокая обида не помешала человеку разговаривать с ней, значит, пути к согласию не отрезаны. Орвил заметил ее успокоение, и это, как ни странно, вызвало у него злость — да, она привыкла к его терпимости, к всепрощению, вседозволенности! Его взбесило и то, что Агнесса, как ему показалось, мельком переглянулась с Джеком: конечно, они сообщники, а он наверняка посмешище, глупец!
— Я знаю, — произнес он небрежно, и его карие глаза яростно блеснули, — женщины не уважают мужчин, которых им с легкостью удается обмануть. И все-таки…— Помедлив, он с невыразимой горечью, не в силах сдержаться закончил: — Господи! Агнесса, как ты могла!
119 
