Это случилось уже осенью 1944 года.
* * *
Однако сейчас еще год 1942-й, в пыли и жаре идут по Задонщине наши усталые солдаты, враг захватывает громадные территории нашей страны, а командование Северным флотом ждет подхода к своим портам каравана РQ-17…
Вскоре вице-адмирал Головко обратил внимание, что британский атташе Фишер ведет себя как-то странно. При встрече он отводит глаза, краснеет… Да, да, он краснеет! Кажется, это не к лицу бывшему командиру линкора «Бархэм»… «Что же там у них могло случиться?» Впрочем, такое поведение союзников было для Головко не новостью: точно так же краснели они в феврале – после прорыва линейных сил Германии из Бреста.
«Неужели и сейчас что-то отмочили?» – думал Головко.
Пагубный приказ о рассредоточении судов РQ-17 до сведения штабов Полярного англичанами доведен еще не был. В эти дни четыре наших эсминца, вспарывая волну ножами форштевней, ушли далеко в блеск океана, чтобы встретить корабли РQ-17. Котельные установки мощно ревели, содрогая теплые палубы, насыщая паром лопатки турбин. В развернутых на ветер вентиляторах бушевали ураганы горячих сквозняков. В щелканье указателей, в жужжащем хоре автоматов и визиров чуялась неусыпная готовность кораблей к бою – готовность № 1.
Но эти эсминцы никогда не встретят РQ-17…
Потому что этого каравана уже не было!
А кто виноват?
Утром 5 июля 1942 года контр-адмирала Джеффри Майлса, возглавлявшего военно-морскую британскую миссию в Москве, требовательно разбудили ради дела:
– Сэр! Получена копия странной радиограммы из Лондона…
Да, странной. Дадли Паунд отвел от РQ-17 силы прикрытия, и теперь караван образовал в океане неустойчивые группы кораблей, которые следуют без охраны. Освоить это сообщение было не так-то просто, и атташе снова завернулся в одеяло.
– Я должен выспаться, – заметил Майлс. – События слишком катастрофичны, и мне надо иметь свежую голову…
Но его тут же потревожили снова:
– Адмирал Алафузов просит вас прибыть в Главный морской штаб. Он предупреждает, что болен гриппом, но обстоятельства вынуждают его не откладывать разговора…
В. А. Алафузов во время войны занимал такой же пост, какой в Англии занимал первый лорд Адмиралтейства Дадли Паунд (каждый в своей стране возглавлял работу Главморштаба). Больной, с очень высокой температурой, Алафузов хриплым голосом сразу же завел речь о непонятном решении первого морского лорда.
– Расформировать конвой РQ-17… что это значит? – возмущался он. – Вы же моряк, Майлс, сами понимаете… Уйти на север корабли не могут, ибо там поджимает паковый лед, как стенка. Значит, корабли будут спускаться вниз по меридиану – как раз под удары немецкой авиации. Как найти объяснение этому абсурду?
Майлс пытался «смазать» вопрос, в основном упирая на то, что господин Алафузов, очевидно, введен в заблуждение. Но в руках советского «первого морского лорда» вдруг оказалась пачка свежайших квитанций с моря (это навело Майлса на мысль, что русские небезгрешны и служба радиоперехвата и расшифровки у них отлично налажена).
– Все это – сигналы бедствия ваших же кораблей! – резко заявил Алафузов. – Что тут можно отрицать? И что тут можно оправдать? Мы в Москве не понимаем ваших намерений. Будьте же так добры, срочно свяжитесь с сэром Паундом, чтобы он подробно информировал о сути всего происходящего с конвоем РQ-17… Народный комиссар флота адмирал Кузнецов ждет доклада от меня, а Сталин будет ждать, что ему скажет Кузнецов!
Через несколько дней состоялась холодная встреча Майлса с Кузнецовым, причем британский атташе не решился излагать ход событий так, как продиктовал ему Дадли Паунд, а прибег к маскировочному камуфляжу, явно сглаживая острые углы необъяснимых поступков Британского адмиралтейства… Кузнецов отправился на доклад к Сталину, который долго и сосредоточенно молчал. Затем спросил:
– А имелась ли необходимость прекратить конвоирование? Я ведь все-таки на флоте не служил и, может, чего-то не понимаю.
Нарком флота отвечал, что, насколько ему известно, серьезных причин к распадению каравана у англичан не было. Здравый человек не станет сам себе отрубать голову…
– Черт знает что там у них творится! – возмутился Сталин и пальцем примял в трубке свежий табак. – Я буду писать об этом безобразии Черчиллю, – сердито закончил он.
Об этом его письме – позже! Загадочная подоплека последних событий в океане еще не была известна в мире, и письмо Сталина к Черчиллю в дипломатических кругах сочли тогда неоправданно резким, почти грубым. Но теперь многие тайны Уайтхолла просвечены насквозь, словно рентгеном, и мнение Сталина о гигантской катастрофе выглядит даже слишком мягким…