— Если я куплю себе платье, то нужно будет его куда-нибудь надеть, — сказала Филлис Пойдешь со мной в театр?
— Не знаю, — уклончиво произнесла Агнесса. Она думала о своем.
Вошли в помещение. Пахло новой кожей. Лак, бархат, замша, туфли белые, красные, черные, изящные ботинки, полусапожки — у подруг разбежались глаза.
— Смотри, Агнесса, смотри, какие! — Филлис указала на черные туфельки из мягкой кожи. — Видишь?
— Да. — На ногах у Агнессы были стоптанные, потерявшие всякий блеск и вид ботинки.
— Примерим? Ну хоть просто так! — в отчаянии предложила девушка.
Получив туфли в руки, подруги почувствовали себя детьми, тайно завладевшими чужой игрушкой. Агнесса разглядывала чудесный башмачок; она уже забыла, когда в последний раз надевала такие туфли. В них ступают по коврам, цокают каблучками по мраморной лестнице, кокетливо поднимая край юбки… Призрак утраченного навеки мира мелькнул перед ней и исчез.
— Что ты задумалась? — спросила Филлис. — Примерь! Мне они малы.
Агнесса сняла потрепанный ботинок и нерешительно сунула ногу в мягкую туфлю. Она показалась девушке легкой, будто перышко, и пришлась впору. Эти туфли словно предназначались для нее, они смотрелись хорошо даже с грубым бумажным чулком.
— О, Агнесса, какая прелесть! — воскликнула Филлис. — Извини, но твои ножки не для этого старья! — Она презрительно оттолкнула ногой башмак.
Разувшись, Агнесса призналась:
— Филлис, у меня денег сейчас ровно на эту пару.
— Так бери! — подхватила девушка.
— Но Джессика останется без обуви.
— Я одолжу тебе денег. Нет, в самом деле, купи! Неужели ты не можешь позволить себе хотя бы это?
— Ты же сама собиралась что-то купить, — слабо сопротивлялась Агнесса.
— Ничего, я подожду! За меня не беспокойся!
— Безумие какое-то, — говорила Агнесса, выйдя на улицу с желанной покупкой в руках. — Зачем я это сделала?.. А Джессика быстро растет, я не успеваю покупать ей новую одежду… Моя голова скоро расколется пополам от постоянных расчетов!
— Я бы хотела увидеть твою девочку. Ты так часто говоришь о ней. Она, должно быть, прехорошенькая, особенно если похожа на тебя!
Агнесса улыбнулась наивной похвале подруги. Она знала, как быстро Филлис привязалась к ней.
— Приходи к нам в гости, Фил. Вечерами мы всегда дома.
Разговаривая, они свернули в свой квартал. Здесь почти не было деревьев, солнце высвечивало потемневшие доски строений. Дворики, грязные по весне, завешанные сохнущим бельем, были темны и убоги, как и дома.
Филлис жила в первом, более светлом переулке, в начале которого встречались совсем неплохие домики, предназначавшиеся для сдачи внаем. А Агнесса, попрощавшись с подругой, углубилась в самую глухую часть квартала бедняков.
Она миновала двор, подошла к дому и постучалась в низкую дверь, выходившую прямо на улицу.
Послышался шорох, потом легкие шажки и голосок, деловито спросивший:
— Кто там?
— Это я, доченька.
Дверь открылась, и на пороге появилась Джессика, маленькая девочка с копной нерасчесанных светлых волос и по-детски выразительными глазами удивительного переменчивого оттенка: издали они казались голубыми, а вблизи — бледно-зелеными, как степная трава.
— Мамочка! — Джессика прыгнула в объятия Агнессы.
— Недавно проснулась? — спросила та, целуя дочь.
— Да. А ты больше не уйдешь?
— Сегодня нет.
— А что мы будем делать?
— Приготовим завтрак, а после пойдем в магазин покупать тебе туфли.
— Туфли? Мне?! Самые красивые?
— Самые красивые!
От радости девочка закружилась по комнате. Впрочем, комнатка была такой маленькой, что они с трудом размещались втроем. Вещей — и того меньше: столик у окна, на стене — шкафчик с кухонной посудой, в углу — печь и кровать. Больше, если не считать придвинутых к столу пары стульев, ничего не помещалось, и Агнесса с Джессикой вынуждены были (к радости Джессики) спать вместе в одной постели, а Керби забирался под кровать. В низкое оконце был виден кусок двора, забор и — ни клочка неба. Дом давно осел, стены и особенно пол отдавали сыростью, было то холодно до дрожи, то невыносимо жарко и душно — когда топилась печь.
Иногда ночью Агнесса просыпалась и с нежностью глядела на прижавшееся к ней худенькое тельце. Она согревала Джессику своим теплом и роняла слезы при мысли, что ее девочка не видела ничего лучшего, чем эта мрачная сырая конура. И кого было в этом винить?