Наполеон ласково потянул его за мочку уха:
– Будет лучше всего, если я отправлю в Петербург… вас. Я знаю, что русские давно очаровали вас своей любознательностью, вы неравнодушны к этой дикой стране, и ваша персона как нельзя лучше подходит для переговоров о мире… Должны же, наконец, русские понять, что я нахожусь внутри их сердца, что я сплю в покоях, где почивали русские цари! Или даже этого им еще мало для доказательства моего могущества?
Арман Коленкур с достоинством поклонился:
– Сир! Когда я был отозван из Петербурга в Париж, я пять часов потратил на то, чтобы доказать вам непобедимость России. Вы привыкли, что любая война кончается для вас в тот момент, как вы въехали на белом коне в столицу поверженного противника. Но Россия – страна особая, и с потерей Москвы русские не сочли себя побежденными…
– Вы отказываетесь, Коленкур, услужить мне?
– Если мы навязали русским эту войну, я не желаю теперь навязать им мир, который они никогда от нас не примут.
– В таком случае, – сказал Наполеон, – я пошлю вместо вас Лористона.
Коленкур удалился, но Лористон, к удивлению императора, высказал те же соображения, что и Коленкур.
– Когда вы успели с ним сговориться? Довольно слов. Вы сейчас отправитесь в Тарутино и вручите Кутузову мое личное послание, и пусть Кутузов обеспечит вам проезд до Петербурга… Мне нужен мир. Мир во что бы то ни стало… любой мир! Речь идет уже не о завоеваниях – дело касается моей чести, а вы, Лористон, войдете в историю как спаситель моей чести…
…Картина “Мир во что бы то ни стало” была завершена В. В. Верещагиным в 1900 году. В этом полотне живописец лишил Наполеона героической позы. Советский историк А. К. Лебедев писал, что “Наполеон для Верещагина не полубог, а жестокий и черствый авантюрист, возглавляющий банду погромщиков и убийц, приносящий неисчислимые бедствия русскому народу…”.
Село Тарутино – на старой Калужской дороге – лежало в ста шестидесяти шести верстах от Москвы; именно здесь Кутузов обратился к войскам: “Дети мои, отсюда – ни шагу назад!” Вскоре возник Тарутинский лагерь, куда стекались войска, свозились припасы и полушубки, а тульский завод поставлял в Тарутино две тысячи ружей в неделю. Но подходили новые отряды ополченцев, и оружия не хватало. Здесь можно было видеть деда с рогатиной, которого окружали внуки, вооруженные топорами и вилами. Из села возник военный город с множеством шалашей и землянок. Сюда же, в Тарутино, казаки атамана Платова и партизаны Фигнера сгоняли большие гурты пленных; скоро их стало так много, что П. П. Коновницын (дежурный генерал при ставке Кутузова) даже бранил казаков и ополченцев:
– Куда их столько-то! На един прокорм сих сущих бездельников наша казна экие деньги бухает, яко в прорву какую…
Кутузов расположил свою главную квартиру в трех верстах от Тарутина – в безвестной деревушке Леташевке. Именно здесь, в нищенской избе, поселился главнокомандующий, по-стариковски радуясь, что печка в избе большая и не дымит. А генерал Коновницын жил по соседству – в овчарне без окон, лишь землю под собой присыпав соломкою (над овчарней была вывеска: “Тайная канцелярия генерального штаба”). Кутузов готовил армию к боям, терпеливо выжидая, когда Наполеон, как облопавшийся удав, выползет из Москвы с обозами награбленного добра.
Из Петербурга прибыл в Тарутино для связи князь Петр Волконский, и Кутузов гусиным пером указал ему на лавку:
– Ты посиди, князь Петр, я письмо закончу.
– Кому писать изволите?
– Помещице сих мест – Анне Никитичне Нарышкиной…
Было утро 23 сентября 1812 года. Понедельник.
В избу шагнул взволнованный Коновницын:
– На аванпостах появились французы с белыми флагами и просят принять Лористона для свидания с вашей светлостью, а Лористон письмо к вам имеет – от Наполеона…
Сразу же нагрянул сэр Роберт Вильсон, военный атташе Англии; извещенный о прибытии Лористона, он стал высказываться перед Кутузовым в таком духе, что честь и достоинство русской армии не позволяют вести переговоры с противником:
– А герцог Вюртембергский и принц Ольденбургский, ближайшие родственники мудрого государя нашего, и мыслить не смеют о мире с этим корсиканским злодеем.
Кутузов в британской опеке не нуждался:
– Милорд, обеспокойтесь заботами о чести своей армии, а русская от Вильны до Бородина достоинство воинское сберегла в святости… Избавьте меня и от подозрений своих!