158 
– Прекрасно, Горацио! Благодарю за такое зрелище…
Англичане боготворят память о Нельсоне, но даже они не оправдывают кровожадность своего идола. Они поставили ему в Лондоне памятник, о котором лучше всего сказано у Герцена: “Дурной памятник – дурному человеку!”
Чтобы королю не возиться с устройством эшафота, Нельсон любезно предоставил к услугам Бурбонов мачты и реи кораблей своей эскадры. Сорок тысяч человек были приговорены к смерти, и столько же было посажено в тюрьмы…
Изувеченный страшными пытками Доменико Чимароза ожидал в темнице смертного часа, смерть была избавлением от ярости палачей. Треск его клавичембало, выброшенных на улицу, иногда казался ему хрустом собственных костей…
К нему вошел молодой офицер в белом мундире:
– Я – капитан русского флота Белли. Вы, маэстро, наверное, и не знаете, что после вашего отъезда весь Петербург был переполнен вашими чудесными ариями.
– Мои арии… Жив ли Паизиелло? – спросил Чимароза.
– Да! Он сумел вернуть себе милость королевы, горячо заверив ее, что именно вы насильно удержали его в Неаполе.
– Иезуит… Адмирал был прав! А что ждет меня?
Белли с лязгом обнажил клинок боевой шпаги:
– А вас ждет бессмертие… Следуйте за мной.
Двери узилища растворились, и Белли вывел на свободу не Чимарозу… нет, его тень! Еще недавно веселый толстяк, блиставший остроумием, превратился после пыток в калеку, почти урода, и даже блеск солнца не мог оживить его страдальческих глаз.
Вдали тихо курился Везувий…
Белли довез композитора до его дома.
Он вложил шпагу в ножны со словами:
– Благодарите не меня, а русский кабинет, выступивший с протестом в вашу защиту. Но лучше вам уехать отсюда, маэстро! Неаполь не для вас…
Чимароза удалился в изгнание. Многие тогда полагали, что он вернется в Петербург. Но сил хватило лишь на то, чтобы добраться до Венеции, где он и поселился на канале Гранде в гостинице “Три звезды”. Как писал позже Стендаль, “упоминать о Чимарозе в Неаполе не годилось”. И не только в Неаполе – полиция всюду преследовала это знаменитое имя, из книг и партитур вырывались его портреты… Смерть композитора была внезапной, и никто не мог рассеять слухов о том, что Доменико Чимароза был отравлен по приказу Каролины.
Скульптор Антонио Канова исполнил его бюст – в мраморе.
Этот бюст был установлен в Пантеоне и через несколько лет перенесен в галерею Капитолия, где и находится сейчас рядом с другими скульптурными портретами бессмертных сынов Италии.
…А эсминец “Капитан Белли” был переименован в “Карла Либкнехта”, и я хорошо помню его стремительные, благородные очертания. Дело в том, что во время войны мой “Грозный” проводил в океане боевые операции совместно с “Карлом Либкнехтом”. Но я – юнга! – не мог тогда знать, что рядом с нами вспарывает форштевнем крутую волну бывший “Капитан Белли”.
- Впрочем, я много тогда не знал.
- Не знал, кто такой Белли и кто такой Чимароза…
- Понимание приходит с годами.
- Иногда даже слишком поздно!
Старые гусиные перья
Семен Романович Воронцов, посол в Лондоне, рассеянно наблюдал, как его секретарь Жоли затачивал гусиные перья.
– Порою, – рассуждал он, – нам платят за несколько слов, произнесенных шепотом, а иногда осыпают золотом даже за наше молчание. Такова уж профессия дипломата! – Из горстки перьев посол выбрал самое старое, обмакнул его в чернила: – Склянка с этой дрянью стоит гроши, но, используя ее с помощью пера, иногда можно изменить политику государства и без крови выиграть генеральную битву… Не так ли?
С поклоном явился Василий Лизакевич, советник посольства, и доложил, что ночью в Лондон прибыли русские корабли с традиционными грузами: смола, поташ, мед, пенька, доски.
– Распоряжением премьера Питта их лишили помощи лоцманов, и они вошли в Темзу сами… Боюсь, уплывут домой с пустыми трюмами, ибо в закупке товаров аглицких нам, россиянам, усилиями кабинета Сент-Джемского тоже отказано.
Семен Романович воспринял это спокойно.
– Яко младенец связан с утробою матери пуповиной, тако же и коммерция для англичан от политики неотделима. Ежели парламент во главе с Питтом войны с нами жаждет, то народ Англии желал бы лишь торговать с нами. А я устал! – Воронцов тяжело поднялся с кресла. – Пожалуй, прогуляюсь!
158 
