Но тут капитан “Сераписа” вручил ему свою шпагу:
– Поздравляю вас, сэр! Эту партию я проиграл…
С треском обрывая абордажные канаты, “Простак Ричард” ушел в бездну, выпуская наверх громадные булькающие пузыри из трюмов, звездный флаг взметнулся над мачтою “Сераписа”.
– А мы снова на палубе, ребята! – возвестил команде Джонс. – Берем на абордаж и “Графиню Скарборо”…
На двух кораблях победители плыли к французским берегам. Отпевали погибших, перевязывали раны, открывали бочки с вином, варили густой “янки-хаш”, плясали и пели:
- У Порторико брось причал —
- на берегу ждет каннибал.
- Чек-чеккелек!
- Моли за нас патрона, поп,
- а мы из пушек – прямо в лоб.
- Ха-ха-ха!
- Окончен бой – давай пожрать,
- потом мы будем крепко спать.
- Чек-чеккелек!
- По вкусу всяк найдет кусок —
- бедро, огузок, грудь, пупок.
- Котел очистим мы до дна.
- Xa-xa-xa!
Дух грубого времени в этой старинной моряцкой песне, которая родилась в душных тавернах Нового Света.
Гибкий и смуглый, совсем не похожий на шотландца, он напоминал вождя индейских племен; взгляд его сумрачных глаз пронзал собеседника насквозь; щеки, пробуренные ветрами всех широт, были почти коричневыми, как финики, и “приводили на ум тропические страны. Это необычайно молодое лицо дышало горделивым дружелюбием и презрительной замкнутостью”.
Таким запомнили Поля Джонса его современники…
В честь его поэты Парижа слагали поэмы, а он, не любивший быть кому-то должным, тут же расплачивался за них сочинением приятных лирических элегий. Парижские красавицы стали монтировать прически в виде парусов и такелажа – в честь побед “Простака Ричарда”. Франция, исстари враждебная Англии, осыпала Джонса небывалыми милостями, король причислил его к своему рыцарству, в парижской опере моряка публично венчали лаврами, самые знатные дамы искали минутной беседы с ним, они обласкивали его дождем любовных записочек.
Джонс вправе был ожидать, что конгресс страны, для которой он немало сделал, присвоит ему чин адмирала, и он был возмущен, когда за океаном в честь его подвигов лишь оттиснули бронзовую медальку. Вокруг имени Поля Джонса, гремевшего на всех морях и океанах, уже начинались интриги политиканов: конгрессмены завидовали его славе… Поль Джонс обозлился:
– Я согласен проливать кровь ради свободы человечества, но тонуть на горящих кораблях ради лавочников-конгрессменов я не желаю… Пусть американцы забудут, что я был, что я есть и я буду!
А в далеком заснеженном Петербурге давно уже следили за его подвигами. Екатерина II, политик опытный и хитрый, сразу поняла, что за океаном рождается сейчас великая страна с энергичным народом, и объявила “вооруженный нейтралитет”, чем и помогла Америке добиться свободы. Между тем в причерноморских степях назревала новая война с Турцией, и России требовались молодые, храбрые капитаны флота.
– Иван Андреич, – наказала Екатерина II вице-канцлеру Остерману, – выгодно нам забияку Поля Джонса на нашу службу переманить, и то прошу учинить через послов наших…
Джонс дал согласие вступить на русскую службу; в апреле 1788 года он уже получил чин контр-адмирала, а писаться в русских документах стал “Павлом Жонесом”. “Императрица приняла меня с самым лестным вниманием, которым может похвастаться иностранец”, – сообщал он парижским друзьям. А русская столица открыла перед ним двери особняков и дворцов: Джонса засыпали приглашениями на ужины и обеды, на интимные приемы в Зимнем дворце… Английские купцы – в знак протеста! – позакрывали в Петербурге свои магазины, наемные моряки-англичане, служившие под русским флагом, демонстративно подали в отставку. Английская разведка точила зубы и когти, выжидая случая, чтобы загубить карьеру Джонса в России… Моряк и подле русского престола вел себя как республиканец: он дерзко преподнес в подарок Екатерине II тексты конституции США и Декларацию Независимости, на что императрица, как женщина дальновидная, отвечала ему так:
– Чаю, революция американская не может не вызвать других революций… этот пожар и далее перекинется!
– Смею думать, ваше величество, что принципы американской свободы отворят немало тюрем, ключи от которых утопим в океане.