3 
— Но ведь вы из столицы. Художник. Мне бы только мнение узнать. Может, бросить все? А? Жена, вот, запилила совсем: лучше бы ты, Вася, сторожем пошел. Все деньги.
— Она права. Сторожем лучше. Послушайте э-э-э…
— Вася.
— Василий… э-э-э… бросьте вы это дело. Творчество — это мука. Вы готовы на костре заживо гореть?
— Не понял?
— Творить — это значит гореть. Страдать. Не умирать объятым пламенем, но мучиться постоянно, бесконечно. Даже когда получилось, все равно мучиться оттого, что мог бы лучше. Должен был лучше, обязан был лучше. А кому? А? Ведь никто не спрашивает, не заставляет. Себе в первую очередь обязан. А когда вдохновение ушло? Тогда что? Как жить? Чем? Ведь было же. Было…
— Простите, не совсем понял.
— Это вы меня простите. Разговорился. Пойду, пожалуй.
— Так я зайду?
Листов махнул рукой: все равно теперь не отделаешься от этого доморощенного художника. Сунул, все-таки, свою папку. Ну почему, как только узнают, что ты художник, сразу же начинают тащить тебе всякую дрянь? Рисунки дурацкие, поделки из глины, стишки, приводить бестолковых детей, у которых якобы талант? Мол, оцените, как человек искусства. Разве это отдых! Черт бы побрал эту разговорчивую Алевтину!
А вот и она, легка на помине! Как помянешь черта, а он уже тут.
— Не помешала?
— Что вам угодно?
— Вот уж и угодно! Какой вы!
— Я занят, извините.
— Так я и хотела по хозяйству помочь. Может, постирать чего, али приготовить?
— Спасибо, я сам как-нибудь.
— Какой вы. Несговорчивый. Да и понятно: я женщина простая.
— Да вы не так поняли. Просто я… не хочу никого видеть. У меня… неприятности.
— Умер кто?
— Можно сказать, что я умер, — грустно улыбаясь, сказал художник. — Умер Эдуард Листов.
— Ой! — она испуганно зажала ладошкой рот. — Это как же?
— Да вы опять не так поняли. Это образно. На самом деле я, конечно, жив…
— Ну, понятно: вы ж художник! Знаменитость! Так чудно говорите.
— А с чего вы взяли, что знаменитость?
— Так художники ж все знаменитости! Ни теперь, так после, это Бог так рассудил.
— Интересно, — он посмотрел на Алевтину повнимательнее. А, ведь, красивая женщина, все при ней. Яркая брюнетка с высокой грудью, гладкая, румяная, словно спелая вишня Чуть тронь зубами — брызнет обжигающий, густой сок, который хочется пить, жадно глотая, захлебываясь, пить, пить… Тьфу ты, черт!
— Мне пятьдесят лет, уважаемая Алевтина, как вас по отчеству?
— Да чего уж! Алей просто зовите.
— Для пылких любовных романов я староват.
— Так мне ж ничего не надо. Скажите тоже — староват! Вы мужчина в самом соку.
— А вы почему не замужем?
— Успею еще! Двадцать пять не пятьдесят. Да и кавалера подходящего не нашлось. Так я сготовлю что-нибудь?
— А люди будут болтать?
— Что мне люди? Болтают уж! Им бы только языками чесать! Лучше уж пусть художника припишут, чем Кольку-шофера!
— Да, это уж точно. Лучше уж художника.
Провинция, тихая провинция. Вот и отдохнул. Может быть, Нелли об этом знала? Она умница. Образованная, интересная женщина, искусствовед. Хотела быть может, чтобы он понял, что кроме Москвы есть еще огромная, необъятная страна — Россия. И в этой стране он, Эдуард Листов, отнюдь не последний человек. Он человек особенный. И про Алевтину эту Нелли наверняка знала. Вернее, про всех этих Алевтин, любительниц небожителей, поэтов ли, художников, все одно. Знала и решила: живи. Только не изводи себя, не страдай, не умирай. Только не умирай…
…Поздно вечером, когда Алевтина ушла домой, он открыл папку местного живописца Василия. А ведь и в самом деле недурно! Будто бы на Мане похож, только… Вот именно — только. Никакой это не Мане, картины написаны ярко, по-русски самобытно, свежо. И есть в них особенное, интересное цветовое решение. Преимущественно оттенки красного: розовый, малиновый, багровый, алый. Но это всего лишь акварель. Размыто, нечетко. Тут нужна определенность, масло нужно, твердый грунт и мазочки маленькие-маленькие, потому что надо трогать холст кистью аккуратно, по чуть-чуть, словно пробуя на вкус гармонию цветов, как опытный дегустатор пробует молодое, только что народившееся вино. Неужели здесь такие красивые места? Солнца сейчас нет, оттого и природа не играет. А подсвети ее легонько теплым лучиком, и весь этот багрянец разом заставит закипеть застывшую кровь. Ему бы сейчас только солнца, тепла. Ему, художнику Эдуарду Листову.
3 
