Особенно,... 
67 
Да, он думал о ковровой дорожке, о взаимоотношениях человека и автомобиля – о чем угодно, кроме того, кто и за что мог убить Валерия Бондарева. «Наверное, так и должно быть, – решил он. – Для того чтобы думать о деле, у меня маловато информации, а думать о Бондаре просто так – мол, какой был парень, да как его жалко, да как он, черт возьми, Чечню из края в край прошел, а в Москве не уберегся – больно». Но он знает, каким должен быть его первый шаг. Для начала. А уж потом станет видно, куда шагать дальше, и тогда можно будет думать: шагать или не шагать? Собственно, и тогда думать будет не о чем, потому что шагать все равно придется. Давно уже он ничего так не хотел, как пройти до конца эту дорогу.
Задумавшись, он едва не проскочил нужный этаж, но вовремя затормозил и толкнул дверь с рифленым стеклом, дробившим свет включенных в коридоре ламп на тысячи золотых искр. Этот коридор был ему знаком как свои пять пальцев, и чувствовать себя здесь гостем Юрию было странно. Он прошагал между двумя рядами дверей, радуясь тому, что в коридоре ему никто не встретился, и остановился перед дверью кабинета главного редактора – во всяком случае, так было, когда всеми делами здесь заправлял покойный Мирон. Номер кабинета был тринадцатый, и Юрий очень живо припомнил, как во время самой первой их встречи Мирон в шутку возмущался этим обстоятельством: дескать, в редакции собрались одни мракобесы, и никто, кроме главного редактора, не желает работать в комнате под таким номером…
Воспоминание о Мироне не вызвало в душе ничего, кроме легкой печали: этот счет был оплачен сполна и давно покоился в папке, где хранились другие оплаченные счета. Юрий подавил вздох: эта воображаемая папка уже разбухла до неимоверных размеров, а счета все продолжали поступать. «Разберемся», – подумал он и без стука – здесь никто никогда ни к кому не стучался – толкнул дверь.
В тесноватом кабинете было сине от табачного дыма.
Атмосферу отравлял хозяин кабинета, Димочка Светлов, старательно, но очень неумело пыхтевший сигаретой.
На столе перед ним стояла пепельница, полная окурков.
Юрий заметил, что Светлов курит не затягиваясь, то есть просто набирает полный рот дыма и, не вдыхая, с силой выдувает его вон. Монитор включенного компьютера бросал на его хмурое лицо голубоватый отсвет; глаза главного редактора скользили по строчкам, правая рука лежала на мыши, а левой он время от времени ерошил свои коротко остриженные волосы.
– Что за болваны! – с сердцем произнес господин главный редактор, даже не взглянув в сторону двери.
У Юрия сложилось совершенно определенное впечатление, что ему все равно, с кем разговаривать – с Юрием Филатовым, со случайным посетителем или с теми, кого он только что обозвал болванами. – Пишут черт знает что, а я потом отдувайся.
– А ты не отдувайся, – посоветовал Юрий. – Ты тоже начни, как раньше, писать черт знает что. Глядишь, полегчает.
– Да? – озадаченно переспросил Светлов – Ох, вряд ли…
Он наконец оторвал взгляд от монитора и перевел его на посетителя. Лицо его немного посветлело, залегшая между бровями жесткая морщинка разгладилась.
– Ба, – сказал он, – какие люди! Ты по делу или просто так?
– По делу, – признался Юрий.
– Естественно, – Светлов развернулся вместе со стулом, выбрался из-за стола и шагнул Юрию навстречу, протягивая руку. – С тех пор, как я сел в это кресло, – будь оно трижды проклято! – ко мне никто не приходит просто так. Всем от меня что-то надо: кому площадь под очередной опус, кому гонорар за предыдущий, кому отпуск, кому племянницу в отдел рекламы пристроить, а некоторым и вовсе моя кровь требуется… Тебе не требуется моя кровь? А окончившей школу племянницы у тебя нет?
– Кровь твоя мне не нужна, и племянницы у меня нет, – ответил Юрий, пожимая ему руку. – Что у меня есть, так это непреодолимая тяга к знаниям.
– А! – воскликнул Светлов. – Так это в библиотеку.
Он пососал сигарету, поморщился и не глядя сунул ее в переполненную пепельницу.
– Вкусно? – спросил Юрий.
– Ужасная дрянь.
– Тогда зачем?
– А для солидности. Создает атмосферу постоянной занятости. Творческую, в общем, атмосферу.
Филатов фыркнул.
– Это создает ядовитую атмосферу, а вовсе не творческую, – сообщил он. – У тебя тут как в газовой камере.
– Правильно, – Светлов хитро улыбнулся. – Редкий посетитель способен высидеть в этой душегубке больше полутора минут. Правда, высиживают обычно как раз самые вредные – доморощенные поэты, например, и вообще графоманы всех мастей.
67 
