– Три. – Никогда ни до, ни после я не пил кофе с сахаром.
– Три? Такой сладкоежка? – Она размешивает мне сахар. – Попробуй сначала так. Сахар очень сладкий.
Мирный, ручной Хэнк потягивает свой кофе с закрытыми глазами. Дети угрюмой толпой направляются к лестнице. Генри зевает. «Да, сэр… погиб насмерть». На последней ступеньке Пискля останавливается и медленно поворачивается, уперев руки в боки: «Ладно же, дядя Генри. Ты еще узнаешь» – и удаляется, оставив ощущение чего-то ужасного, известного лишь ей и старику, который с деланным страхом выпучивает глаза.
Вив берет на руки Джонни и, дуя ему в затылок, несет наверх.
Джо берет близнецов за пухленькие ручки и не спеша, шажок за шажком, поднимается с ними по лестнице.
Джэн прижимает к себе малыша.
А меня распирает нежность, любовь и ревность.
– Доброй ночи.
– Доброй ночи.
– Ночи-ночи.
«Спокойной ночи», – произносит внутри тоненький голосок в ожидании, когда и его поведут наверх укладывать. Смущение и ревность. Стыдно признаться. Но, глядя вслед этому исчезающему на лестнице каравану, я не могу победить в себе приступ зависти.
– Приступ? – насмешливо вопрошает луна, заглядывая в грязные рамы. – Больше похоже на сокрушительный удар.
– Они живут жизнью, которой должен был жить я.
– Как тебе не стыдно! Это же дети.
– Воры! Они похитили у меня дом, родительскую привязанность. Бегают по не хоженным мною тропинкам, лазают по моим яблоням.
– Еще недавно ты обвинял во всем старших, – напоминает мне луна, – а теперь – детей…
– Воришки… – стараюсь я не замечать ее, – маленькие пухлые воришки, растущие в моем потерянном детстве.
– А откуда ты знаешь, что оно потеряно? – шепчет луна. – Ты ведь даже не пытался его искать.
Я резко выпрямляюсь, пораженный такой возможностью.
– Давай попробуй, – подначивает она меня. – Дай им знать, что ты все еще нуждаешься в нем. Покажи им.
Дети ушли, старик клевал носом, а я изучающе осматривал комнату в поисках знака. Под полом возились собаки. Ну что ж, я справился со сметаной и справился с лодкой… почему бы не продолжить? Я тяжело сглотнул, закрыл глаза и спросил: используют ли они еще гончих на охоте, ну в смысле ходят ли они на охоту, как прежде?
– Время от времени, – ответил Хэнк. – А что?
– Я бы хотел как-нибудь сходить. С вами… всеми… если ты не против.
Сказано. Хэнк медленно кивает, жуя все еще горячее яблоко:
– Хорошо.
За этим следует такое же молчание, как и за моим предложением съездить за Генри, – только оно насыщеннее и длится дольше, так как в детстве моя неприязнь к охоте была одной из самых громко выражавшихся неприязней, – и, к собственному неудовольствию, я опять реагирую на это молчание неловкой попыткой философствования.
– Просто надо же познакомиться со всем, – передергиваю я плечами, со скучающим видом рассматривая обложку «Нэшенл Джеогрэфик». – …Кстати, я обратил внимание, что идет «Лето и дым», так что…
– Где? Где? – Генри вскакивает, как пожарная лошадь на колокол, хватает костыль и начинает принюхиваться. Вив поспешно поднимается и, взяв его за руку, усаживает назад.
– Это такой фильм, Генри, – произносит она голосом, способным умиротворить Везувий. – Просто кино.
– А что я сказал? А? А? – Он подхватывает нить разговора, словно тот и не обрывался. – О старом времени. Да, старые денечки, когда мы мазали жиром скаты, ездили на волах, и весь этот шум-тарарам. А? Старые лесорубы с усами и в шляпах, с хлыстами через плечо, – видали, наверно, на картинках, а? Чертовски романтично. Да, в журнале «Пионер» там неслабые картинки, но я вам скажу, и можете не сомневаться: ничего похожего! Такие бревнышки не катали. Нет. Нет, сэр! Они были такими же парнями, как я, Бен и Аарон, ребятами не только мужественными, но и башковитыми, они знали, как управляться с машинами. Бег свидетель, так оно и было! Постойте-ка… гм, ну, например, дороги. У нас не было дорог, всяких там печеных яблок и прочего, но я как сказал? «Есть дороги, нет этих поганых дорог, – сказал я, – а я возьму эту лебедку и доставлю ее в любое место». Не фиг делать – надо только трос закрепить к пню. Добираешься, куда тебе надо, и тянешь трос к следующему пню. А лебедка чуть ли не дымится. Вот так-то, сэр, – дымится, – вот это я понимаю. А скотина? Ей каждый день нужен был чуть ли не стог сена. А знаете, чем я своих кормил? Щепками, опилками и дубовыми листьями, ну и еще что под руками было. А теперь – бензин! Дизели! Со скотиной болота не победишь. Что можно нарубить перочинным ножиком? Нужны машины.