17 
– Не от "тэтэшника", – объявил он, оглядев гильзу со всех сторон. – Калибр девятка... По тем временам это мог быть только немецкий пистолет – вальтер или парабеллум.
– Какая разница? – сердито спросил стоявший на пороге Георгий Луарсабович. – И по каким это "тем временам"?
– Разницы действительно никакой, – рассеянно произнес Клыков, продолжая оглядываться. – Вальтер – доброе оружие, им до сих пор пользуются те, кто знает толк в стволах... А время...
Он бросил гильзу на пол, присел и пощупал нагрудные карманы гимнастерки.
– Черт, документов нет, – сказал он, выпрямляясь и брезгливо вытирая руку в перчатке о штанину. – Эту форму ввели в сорок третьем. Когда именно она вышла из употребления, не помню, но в пятидесятых ее еще носили. И даже, наверное, в шестидесятых.
– Дом наверху сгорел в середине пятидесятых, – напомнил Георгий Луарсабович.
– Да, – согласился Клыков. – Но не факт, что этого парня грохнули тогда же. Не нравится мне это, батоно Гогия. Совсем не нравится.
– А кому такое может понравиться? – пожал жирными плечами Гургенидзе. – Клянусь, Николай, не ожидал от тебя такой чувствительности. Ты же воевал, неужели на войне к мертвецам не привык?
– Дело не в мертвеце, – терпеливо объяснил Клыков, – а в его одежде. Ты что, батоно, сам не видишь? Это же чекист!
– Мертвый чекист, – поправил Гургенидзе. – А мертвые не кусаются.
– Это когда как, – возразил начальник службы безопасности, неодобрительно разглядывая одетый в парадную форму НКВД скелет. – Бывает, что кусаются, да еще как!
Он огляделся, отыскал на стене у входа архаичный выключатель и повернул его. Вместо щелчка послышался ржавый хруст, и рукоятка выключателя осталась у него в пальцах. Привинченный к бетонной стене светильник, забранный металлической решеткой, даже не подумал загореться.
– Такой большой, а в сказки веришь, – заметил по этому поводу Гургенидзе.
Он обернулся и отдал распоряжение Телятникову убрать строителей подальше – в вагончик, а еще лучше – на рабочие места.
– Пусть достраивают забор, – сказал он, – а потом... Потом, Виктор Иванович, уважаемый, придется их, наверное, отправить в Москву. Надо разобраться, что здесь такое, и разобраться аккуратно, без посторонних.
Клыков одобрительно кивнул.
– Верное решение, батоно, – сказал он. – Только еще вернее было бы позвонить куда следует. Пускай бы сами разбирались со своими покойниками.
– Хороший чекист – мертвый чекист, – возразил Гургенидзе, протискиваясь в дверь и подходя к стоявшему в углу письменному столу. Позади него виднелся жесткий деревянный стул, а еще дальше, в самом уголке, возвышался облупленный несгораемый шкаф. Дверца сейфа была приоткрыта, застеленные пожелтевшими газетами полки пусты. На столе тоже ничего не было, а на полу валялся разбитый вдребезги лист толстого оконного стекла, когда-то, по всей видимости, лежавший на столе. – Мертвого чекиста мне более чем достаточно, – продолжал Гургенидзе, заглядывая в несгораемый шкаф. – А если послушаться тебя и позвонить куда следует, сюда понаедут живые, оцепят тут все, выживут меня с моей собственной дачи... Я не говорю, что этого бойца невидимого фронта надо закопать под забором, как дохлого пса, хотя это было бы проще и спокойнее. Но мы же, в конце концов, православные! Купим ему гроб, упакуем как полагается и отдадим коллегам... потом. Сначала я хочу сам посмотреть, что там, внутри.
– Обрати внимание, батоно, – сказал Клыков, – что внутренняя дверь заперта на засов. Отсюда, снаружи, заперта. Этот парень стоял здесь на часах. И заметь, что это не солдатик срочной службы и даже не старшина-сверхсрочник, а офицер. Там, внутри, может обнаружиться все что угодно. Например, чумные бациллы.
Гургенидзе что-то рассматривал в пустом сейфе, светя себе зажигалкой.
– Никакая бацилла не проживет пятьдесят лет в герметично закупоренном помещении, – глухо донесся оттуда его голос. – Это я тебе говорю как бывший микробиолог. Бацилла – тоже человек, ей кушать надо, понимаешь?
– А кто тебе сказал, что это помещение простояло закупоренным пятьдесят лет? – спросил Клыков.
Вопрос этот был задан из чистого упрямства; начальник охраны и сам понимал, что в данном случае разница в десять-пятнадцать лет не имеет никакого значения.
– Я тебе говорю! – торжествующе объявил Георгий Луарсабович и с громким шорохом вытащил из сейфа пожелтевший газетный лист. – Смотри, дорогой: "Правда" за седьмое июня пятьдесят четвертого года. Считать умеешь?
17 
