Особенно,... 
71 
Нет, оборвал он себя. Совсем не это должно получаться. Получается совсем другое. Идея нуждается в мучениках, требует полива и удобрения. Кровью и прахом… И чем величественнее идея, тем больших жертв она должна требовать. Гитлер это хорошо понимал, но он был псих и сифилитик и, естественно, все изгадил и испортил со своими вечными истериками и дурацкой челкой.
«Готт мит унс», — вспомнил Виктор. Так они писали на пряжках солдатских ремней. «С нами бог». Вот тут-то они и просчитались. Высоковато занеслись. Бог испокон веков был, есть и будет с русскими. Бог не выдаст. Виктор, конечно, в диктаторы не метит. Нам бы свое дело делать потихонечку, мы не гордые. А из искры, как известно, возгорится пламя… Во глубине сибирских руд. Во глубине сибирских руд недаром слышится кряхтенье. Не пропадет ваш скорбный труд — дерьмо пойдет на удобренье. Классика бессмертна, господа жидомасоны. А В. Быков, хоть и не бессмертен, но пока что жив и ни в тюрьму, ни на тот свет не собирается. Мы с вами еще споем. И съездим на рыбалку.
Остаток дня он провел дома, никуда не выходя и методично напиваясь. Он крутил на стареньком проигрывателе пластинки Высоцкого и на всякий случай готовился к худшему, но за ним все не приходили. Иногда он вспоминал Валентину Климову — ее длинные ноги никак не шли из головы, сколько он ни обзывал себя зоофилом и извращенцем. Он решил выждать неделю, а потом нанести вдовушке визит. В конце концов, женщина нуждается в утешении, так что откладывать это дело в долгий ящик не стоило. И потом, там ведь остался еще один полужидок…
Эта идея настолько завладела его воображением, что он открыл вторую бутылку водки, несмотря на то, что закуски в доме не осталось никакой, если не считать пресловутой плотвы, которая уже начала попахивать — он так и не удосужился вынуть ее из ванны. Шатаясь, Быков добрел до ванной, выпустил воду, выгреб проклятую рыбу и, не откладывая, выкинул в мусоропровод.
К шести часам вечера он уже подпевал Высоцкому не лишенным приятности голосом, а в восемь нацепил орден и долго чистил наган непослушными руками.
Он так и уснул, сидя за столом и уронив голову на полуразобранный револьвер, с куском промасленной ветоши в руке. Проснулся он в пять утра от того, что затекла спина, выключил на кухне свет, перебрался на топчан и проспал до половины одиннадцатого.
Его разбудил орден, немилосердно впившийся в грудь своими лучами. Кроме того, болела голова, во рту творилось черт знает что — смесь пустыни Сахары с солдатским нужником, и вдобавок необходимо было облегчиться.
Выйдя из своего совмещенного санузла, он с недоумением уставился на лежащий посреди стола разобранный наган. Подойдя, пересчитал патроны: слава богу, все были на месте. Значит, стрельбы вечером не было. Зато в памяти ощущался огромный провал, в котором, черт возьми, могло скрываться что угодно — от танцев голышом на балконе до убийства. Виктор пощупал все еще висящий на груди орден. Да, перебор налицо. Как же это его так угораздило?
Он отвинтил орден и положил в коробочку, потом занялся револьвером. Голова трещала безбожно. В бутылке на столе оставалось еще с полстакана водки, и он жадно высосал ее прямо из горлышка. Головная боль понемногу отступала.
Быков собрал наган и открыл тетрадь с хоккеистами на обложке. Гершковича можно вычеркнуть, хотя дело прошло негладко и может оказаться для него последним. Он поставил напротив фамилии старого еврея крестик. Крестик получился тоже негладкий, кривой и дрожащий, как и вся эта вонючая история. Следующим в списке стоял Забродов. Виктор сжал кулаки, испытывая привычный прилив ненависти. Если бы не Забродов, ничего этого не было бы. Да, старый гриб остался бы в живых и еще какое-то время коптил бы небо, но недолго. Он ведь и вправду был очень старый и вскоре благополучно ушел бы на два метра под землю и без посторонней помощи. А Виктор нашел бы кого-нибудь помоложе, и все было бы, как всегда.
Погоди, сказал он себе, а уж не сам ли Забродов все это организовал? Обо всем догадался, выследил его, навел на старого букиниста и позвонил в милицию. И ведь они почти взяли меня с поличным, с содроганием понял он. Если бы я сразу принес пакет с собой… А теперь — дудки. Адреса моего Забродов не знает. Конечно, все остальное ему известно, и найти меня для милиции раз плюнуть, но улик у них никаких. Хорошо, что я тогда книги не взял. Уберег господь.
Он истово перекрестился на дешевую иконку, висевшую в углу кухни. Ревностным христианином Быков сделался в «Памяти» — там это весьма приветствовалось, но не в этом же, черт побери, дело! Просто там он увидел свет истинной православной веры и понял, что без этого русскому народу с инородцами не справиться.
71 
