ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Мы встречаем в лесу людей. Свидание с отцом и матерью.

Третья зима застала нас далеко не такими счастливыми и довольными, как прошлогодняя. Правда, мы были достаточно обеспечены молоком Машки, овощами, большим запасом сухого бульона и мясом зайцев, которых опять стали ловить ящиками. Наконец, в крайности, мы могли убить медвежат и теленка Машки, мяса которых нам хватило бы очень надолго. В своей крепости мы могли вовсе не бояться хищных зверей. Но нас беспокоило то, что порох был совершенно на исходе, его осталось заряда на три, на четыре, не больше. Ходить по лесу без оружия было далеко не безопасно. Это доказывали наши частые встречи с волками и медведями. Как же теперь ездить за водой или за дровами? Каждую минуту могли собраться волки и растерзать нас, или мог прийти медведь и заломать нас в своих страшных объятиях.

Мы долго думали, чем заменить ружья. Я предложил Васе сделать пращи, — вырезать толстые палки, расщепить их с одного конца, закладывать в расщелину камень и бросать его, сильно взмахивая палкой. Но этим оружием, и то при большой сноровке, можно убить птицу, а медведя или волка удар камнем мог только еще больше разъярить.

Сказалась и другая нужда — белье наше совершенно износилось, несмотря на то, что на починку старого и пошив нового пошли все четыре простыни, которые я захватил из дому. Надевать прямо на тело плохо выделанные звериные шкуры было очень неприятно, особенно с непривычки. Ни прясть, ни ткать мы не умели, да было и не из чего.

С горя я вздумал сплести себе рубашку из мочалы. Расщепал ее очень мелко, тщательно вымыл и принялся за работу. Сделал большую тонкую рогожу, выкроил из нее рубашку, сшил, а на швах для прочности и для того, чтобы они не так нестерпимо терли тело, нашил полоски из своего сюртука, который был мне уже мал и износился до тряпок. Ворот, проймы рукавов и обшлага я также подшил сукном.

Трудно себе представить то неприятное ощущение, которое охватило меня, когда я нарядился в эту рубашку. Повсюду терло, царапало, кололо! Я хотел превозмочь себя, но выдержал только полдня, потом снял ее, положил в самую горячую воду и принялся тереть изо всех сил. Мне показалось этого еще мало, я сварил щелоку и в нем повторил стирку. После нее рубашка стала мягче, но далеко еще было ей до хорошего тонкого белья, которое я носил дома!

Вообще вся зима эта прошла для нас очень невесело. Все, что мы могли сделать для себя, было сделано, поэтому постоянно оживлявшие нас заботы и мысли были устранены. Прежде нас радовало каждое открытие, каждая выдумка — теперь ничего подобного не случалось. Прежде мы могли, хотя и не безопасно, ходить по лесу, и движение и свежий воздух благотворно действовали на наше здоровье и расположение духа; теперь у нас не было пороху, так что даже самые необходимые выходы из крепости стоили нам немалой опасности и страха. В каждую поездку за водой или за дровами нас могли растерзать голодные волки. Война Васи с ними посредством приманок у рва, впрочем, постоянно продолжалась, и смерть каждого волка он ставил себе в немалую заслугу.

Первое время, когда нас уже не так занимала работа, я очень усердно занялся обучением Васи. Я припоминал все, что знал, и рассказывал ему, но я был учитель очень мало сведущий, а он ученик очень способный, так что запас моих познаний скоро истощился, и скука все больше и больше охватывала нас.

Особенно сильно страдал от нее Вася. Он любил работу, ему она была необходима, а теперь приходилось сидеть сложа руки. Вследствие всего этого он стал очень грустен, угрюм, даже раздражителен.

— Нет, больше не стану жить в лесу! — сказал я однажды. — Как только придет весна, захвачу с собой провизии и пойду отыскивать людей.

— Да ведь мы уж это пробовали, — печально ответил Вася, — и ничего не вышло. Пожалуй, еще заблудимся опять и лишимся даже того, что теперь имеем.

  49