19 
— Постой ты! — вскричал я, едва переводя дух от быстрой ходьбы, и бросил возле него на землю комок мокрой глины. Он взял его, помял в руках и с довольным видом взглянул на меня.
— Вот это так получше даже белых грибов будет, — сказал он. — А место заметили?
— Еще бы! Чуть не целую дорогу к нему прорубил да и корзину там оставил! — отвечал я самодовольно. — Оно, правда, не очень от нас близко, да то хорошо, что порожняком придется ехать на гору, а с глиной под гору!
— А грибы-то славные, — ворчал мой Пятница, продолжая возиться с ними, — жаль только, что нанизать их не на что. Разве на палочки, что ли.
— Как не на что? — оживленно возразил я, — разве ты забыл нянин ларец? Там, я думаю, ниток не оберешься. Я ведь его тогда так, без всякой цели прихватил, а вот он и пригодился. Пойду, кстати, притащу его из шалаша в дом.
Ларец оказался не легок. Я нес его и все боялся, что лубяное дно провалится, а потому, как только поравнялся с Васей, опустил его на землю, уселся возле и открыл крышку.
Кроме больших клубков бели, катушек, разноцветных тряпочек, утыканных иголками всех размеров, вязальных спиц, старых и новых ножниц, в «рабочем ящике» няни оказалось несколько мешочков, по-видимому, вовсе не имевших отношения к женским рукоделиям. На каждом из них красовался ярлычок, исписанный няниным почерком. Я сам когда-то выучил ее писать и читать, и меня всегда очень забавляли «крючочки и пузыречки», которые она выводила вместо букв. Я с чувством какой-то нежности схватил самый большой мешочек и прочел:
«Рожь Вазя от господина Праскурова радить сам даже двацать».
— Вася, — проговорил я, чуть не сквозь слезы, — ты знаешь, что это? Ведь это рожь! У нас хлеб будет!
Он даже чуть-чуть побледнел, схватил мешок и бережно развязал его. Я взялся за второй такой же величины. «А эта уже переродок родит десить и девить тоже любит место ниское», — повествовала няня на ярлыке своими пузырьками и колечками.
Вообще няня была великая любительница цветов, огородов и всякой растительности. Еще она любила рассказы разных странниц и монахинь. Они усердо навещали ее и не щадили своих языков, а также старались угодить разными приношениями в ее вкусе: образками, крестиками, ладанками, брошюрками духовного содержания и семенами огородных и других растений, которых несли часто очень издалека.
Между прочим, мне попался мешочек со следующей надписью:
«Симина агуретные от матери Анфисы — говорит с голову бывают должно быть врет а попробыть можно».
Другая, более почтительная и доверчивая, гласила: «Агурцы от Митрадоры Ликсеевны прорастить на мокрым мохе и сажать обкурены не боятся мошки».
Один за другим я перебрал семена всех огородных растений, и все с подобными же наставлениями.
— Вася, да ведь это целое богатство! Это дороже золота! — вскричал я. — Экая прелесть эта няня! Божий дар! Непременно поцелую ее.
— Если придется увидеть, — закончил за меня Вася. — А семена это дело, разумеется, хорошее, только ведь нам еще придется целую осень ломать из-за них кости, потом мечтать о них зимою, потом опять работать весною и летом и уж осенью добиться кое-чего.
— Что ж делать, Вася, это все-таки лучше, чем ничего, — из ничего ведь ничего и не сделаешь, — возразил я.
В этот день мы не пошли больше никуда, нанизали грибы, а потом принялись делать формы для кирпичей.
Утром мы встали вместе с солнцем и тотчас же принялись прокладывать дорогу к открытой мною глиняной залежи. Рубить у нас вошло уже в привычку, и дело подвигалось скоро. Часам к десяти просека была готова и даже очищена от срубленного молодого ельника и березняка, а после этого, наскоро позавтракав, мы взяли тележку и поехали за глиной. Везти ее обратно с горы не представляло уже никакого труда. Часа в четыре мы нашли, что на первый раз глины с нас достаточно, и начали возить песок, а кирпичи собирались делать уже на следующий день.
Делать кирпичи нужно; сидя верхом на скамейке, во всяком другом положении это чрезвычайно неудобно. У отца моего был кирпичный завод, и там мы с Васей достаточно насмотрелись на это производство и натолковались с рабочими.
Мы раскололи толстый обрубок и принесли чурки в дом. Костра мы в доме никогда не зажигали, боясь пожара, а работать впотьмах нельзя. Вася, впрочем, нашел выход: он взял палку, аршина в три длиной, заострил ее с одного конца и расщепил с другого. Острый конец он вогнал в землю, а в расщепленный воткнул лучину, зажег ее, и комната озарилась тем тусклым чадным светом, которым пользуется всю жизнь большинство русских крестьян.
19 
