32 
Вика махнула им: «Сейчас!» — и пошла вверх к каменному обо. Какой-то упрямый костерок всё выбрасывал из него язычки пламени.
Вика подошла к обо и увидела, что это взлетают на ветру концы красных галстуков. Один, с маленькой штопкой, был Колин. А второй, его-то и приняли они вчера за огонь, был, наверное, оставлен монгольскими ребятами. На нём фиолетовым карандашом было написано какое-то слово.
Вика взяла галстук в руки и прочитала: «Найрамдал».
Она припомнила, что уже видела это слово в Улан-Баторе на транспарантах. Слышала во время выступления, потом ещё где-то. А теперь оно синело здесь, в Гоби, на пионерском галстуке, рядом с галстуком Коли…
— И-ик-ка! — донеслось снова снизу.
Вика посмотрела вниз: там, далеко-далеко, Бата раздувал огонь.
Вика придавила край галстука камнем, потом ещё раз сделала лёгкую стойку — такое у неё было настроение! — и стала спускаться вниз.
Посвистывал ветер, над соседней вершиной начинал свой полёт орёл. Вика повторяла, чтобы не забыть: «Най-рам-дал… Най-рам-дал», и внимательно смотрела вниз: ноги несли её всё быстрей, а камни становились круче, о каждый можно было споткнуться, и тогда катиться уже до самого дна…
Вика придержала бег, почти сползла по леднику и наткнулась на Василия Григорьевича: сбросив тельняшку, он быстро растирал снегом руки, шею, грудь и весело ухал.
Вика отдышалась, ей хотелось хоть немного, хоть чуть-чуть рассказать о рассвете в горах, о своём настроении, узнать, что такое «Найрамдал». Но её опередила Светка. Она подбежала, протянула руку и спросила:
— Василий Григорьевич, а ето что такое?
РАЗВЕ ЭТО НЕ ЧУДЕСА?
На ладошке у Светки лежал камень. Он был плоский, как листок, а по его краю тянулись словно обкусанные щипчиками зубцы.
Василий Григорьевич посмотрел на Светку:
— Ты где это прихватила, в музее?
— Ви что? — Светка покраснела и вскинула ресницы. — Что ви, зачем ви меня обижаете, что я…
Василий Григорьевич и сам покраснел от того, что неловко сказал. Он и не думал её обидеть. Просто таких камней в музее лежало множество, и по нечаянности она могла взять.
— Ну не сердись, ну извини! Но камень откуда?
— Вон там их полно! — пожала плечами Светка и показала на каменный островок, который поднимался напротив палатки.
Василий Григорьевич, подбежав к нему, закричал:
— Да вы смотрите! Смотрите! — И он запустил руки в кучу камней — кремушков, халцедонов, отделанных рукой первобытного человека. — Каменный век! Целая мастерская…
Скрёбла, кремни, наконечники стрел лежали прямо на земле под скалой, будто их только вчера оставили неизвестные мастера, хотя прошло уже десять тысяч лет! Вот здесь, у крохотного грота, в одеждах из шкур они сидели, здесь они тёрли камнем по камню…
Василий Григорьевич поднял голову и вдруг на скале на уровне глаз заметил слабые штрихи. Он приподнялся, потёр их ладонью — штрихи проступили сильней; он потёр рукавом тельняшки — и по старому камню помчался дикий верблюд, выбитый рукой древнего охотника!
— Ну что? — Василий Григорьевич повернулся к Вике: — Нет чудес?! — и снова запустил крепкую руку в кучу халцедонов. Здесь их было столько, что можно было вооружить первобытное войско!
К камням босиком бежала Людмила Ивановна. Она взмахнула руками, будто собиралась что-то крикнуть, но её опередил Коля. Без всякого подвоха, искренне и горько он произнёс обычные её слова:
— Не может быть!
Ведь мог же и он, именно он, староста исторического кружка, открыть стоянку древнего человека, возле которой сидел всю ночь! А вместо этого потихоньку помогал Генке печатать следы динозавра…
— Ну, видишь? — сказал Вике ещё раз Василий Григорьевич и высыпал ей в ладонь горсть камней. — А ты говорила!
Но убеждать её больше было не нужно ни в чём. Она и сама хотела в дорогу.
— А как же всё это? — растерялся Коля.
— Сообщим в Академию наук, — сказала Людмила Ивановна.
— Сообщим и зарегистрируем! — подмигнул Генка и похлопал себя по карману, в котором перекатывался камень, одолевший, может быть, миллионы звёздных километров.
— Так что? — сказал Василий Григорьевич Церендоржу, который грыз баранье рёбрышко. — За динозаврами?
— Ф общем, да! Правда, есть ещё одна маленькая останофка, — и он кивнул на Бату. — Целый год отца не фидел…
32 
