105 
Вернувшись, уж как ни была она осторожна, а не смогла удержаться от восторга, пересказывая свои впечатления от спектакля и от поведения публики. Опомнилась, только заметив, как закусила нижнюю губку ее слушательница, и как скучно отвела глаза... Фрейлина осеклась, но было поздно. Екатерина сухо поблагодарила ее, пожелала доброй ночи и отпустила раньше обычного. На казенную сцену Эрмитажного театра «Недоросль» так и не попал.
Повторить подобную промашку Анна не хотела. Она читала и представляла себе забавные сцены с дурно воспитанным слепым приверженцем французской моды петиметром Фирлюфюшковым и прожектером Некопейкиным. Но основательно углубиться в чтение на сей раз не удалось. В коридоре послышался какой-то шум, бряканье и глухое неразборчивое бормотание. Затем кто-то сильно постучался. Анна подошла к дверям и спросила:
– Кто там?
От ответа у нее перехватило дыхание:
– Секунд-майор Зорич имеет честь засвидетельствовать свое почтение и выразить всю полноту благодарности за оказанное внимание и помощь...
Голос секунд-майора отдавал явной нетрезвостью. «Открыть, нет?» – вихрем пронеслось в голове фрейлины. «Конечно, нет! Он пьян, а я – полураздета...»
– Ваше высокопревосходительство, я вас не задержу надолго, только вот-с... – Он что-то там еще бормотал, а ее рука уже отодвигала засов и распахивала навстречу неожиданному гостю высокую дверь...
М-да, Зорич был, мягко говоря, во хмелю. Он тяжело вошел, не очень уверенно переставляя ноги, и протянул фрейлине большую охапку цветов, которые, скорее всего, сам же и нарвал где-нибудь в саду на увядающих августовских клумбах. Анна взяла букет, разделила его, наполнила водой вазы из кувшина, приготовленного Дуняшей, и поставила цветы на стол и каминную полку.
Все это время гусар молча стоял посредине комнаты и озирался по сторонам, словно разыскивая нечто в сумраке покоя. Когда хозяйка закончила хлопоты и повернулась к нему, он произнес только одно слово:
– Вина...
Анна послушно открыла дверцу поставца и водрузила на стол бутылку и два фужера. Расплескивая вино, Зорич налил бокалы и, не произнося ни слова, выпил их один за другим. Как ни странно, это подействовало на него проясняюще. Он схватил руку молодой женщины и прижал к губам.
– Простите великодушно... Не хотел бы показаться хамом. Но искренне, искреннейше благодарен за заботу вашу. И ваш навеки слуга...
Он хотел шаркнуть ногой, но пошатнулся. Анна схватила его за плечи, чтобы гусар не упал. Пеньюар ее распахнулся. И Зорич, как ни был пьян, не смог не оценить открывшейся картины.
– Боже, – проговорил он, – какая грудь...
Он шагнул вперед и прижал фрейлину к себе. Анна вдохнула крепкий мужской дух, и у нее закружилась голова.
– Подождите... – Она вышла в гардеробную и когда вернулась, Зорич сидел за столом без ментика и сабли, в расстегнутом доломане, под которым вместо рубахи видна была его волосатая грудь, и снова наливал себе бокал за бокалом. Тем не менее, когда женщина вошла, он твердо встал на ноги, крепко обхватил ее и... швырнул на кровать...
Тело его было тяжелым. Он грузно навалился на нее и давил, дыша в лицо запахом выпитого. Руки его больно терзали грудь, доставляя страдание и... невыразимое наслаждение. Это ощущение не то, чтобы совершенно не известное и не испытанное ранее, но каждый раз новое и сладкое, пришло неожиданно быстро. Оно поднялось волной из темных глубин души и затопило все остальное в чувстве блаженства. Не осталось ничего, кроме страстного желания продолжения этой муки. Она вздрогнула всем телом, скрипнула зубами и застонала. Обхватив его за шею, Анна сильно подалась вперед, словно желая слиться с ним, растворясь без остатка в том чувстве, которое расплавляло ее, как огонь свечи плавит холодный воск... Горячий животворный ток вызвал новый пароксизм такой силы, что она на мгновение потеряла сознание. А когда очнулась, сладостное чувство покоя широкой рекою медленно разливалось по всему ее телу, она лежала обессиленная, наполненная до краев и удовлетворенная...
А он?.. Всякий другой на его месте, вероятно, был бы глубоко тронут ее состоянием и преисполнился бы благодарности и нежности к ней... Гусар же просто встал и, не глядя на женщину, сказал:
– Расскажешь обо мне царице.
Потом привел в порядок одежду... и ушел.
Но самое неожиданное во всем этом приключении было то, что она совершенно спокойно смотрела на то, как он одевается и даже как уходит. Ни малейшего признака возмущения не поднялось в ее душе. То успокоение, которое она обрела, оказалось гораздо значительнее, больше всего, что было: больше мимолетного наслаждения, которое испытало ее тело. Она только теперь поняла, что обрела то, к чему стремилась всегда, что мучило ее, портило характер, заставляло быть нетерпимой к тем, кто заискивал перед нею или боялся, или даже любил. Господи, как ей не хватало, чтобы пришел вот такой сильный, грубый, бросил бы ее на постель, истерзал, измучил, а потом, по-хозяйски распорядившись, ушел...
105 
