Последние отзывы

  73  

Нельзя сесть в такси и попросить водителя: «Отвезите меня, пожалуйста, на черный рынок». У черного рынка нет географических координат и дверей со стеклянными табличками: «Оружие», «Наркотики», «Валюта»… Черный рынок – это заброшенная в бурлящее море большого города сеть, настолько тонкая, что разглядеть ее невооруженным глазом практически невозможно.

"Отлично, – мысленно сказал себе Коровин, и в этом замечании слышался сарказм – горький, как полынь, и ядовитый, как яд гадюки. – Просто превосходно! Вот и готово очередное непреодолимое препятствие. Можно спокойно пропить эти пять тысяч, тем более, что Миша, как человек необразованный, но глубоко интеллигентный, никогда не напомнит мне о долге. Пять тысяч долларов – это очень много водки.

Можно будет напиваться каждый день и плакаться каждому встречному и поперечному, жалуясь на жестокую судьбу, проклятых «новых русских» и продажных ментов, а потом тихо и спокойно умереть от цирроза. Есть только два пути: этот и другой – гораздо менее приятный и гораздо более опасный и трудный.

Если бы я мог посоветоваться с Валентиной, то она наверняка сказала бы, что лучше умереть от водки (что само по себе тоже отвратительно), чем хотя бы на мгновение уподобиться этому Моряку и ему подобным тварям. Но она ничего не может посоветовать, и виноват в этом Моряк. А раз виноват, значит, должен быть наказан. Закон не хочет его наказывать – значит, этим придется заняться мне.

Нас просто обманули, понял он. Нас с детства приучили передоверять самые интимные наши дела – любовь, семейные ссоры, заботы о том, как прокормить семью, свое здоровье и даже месть – государству, которое справляется со всем этим спустя рукава, из рук вон плохо. А мы по укоренившейся привычке продолжаем оглядываться на этого издыхающего от несварения желудка монстра, ожидая от него подсказки, защиты и помощи. А монстру на нас наплевать – у него свои заботы, усугубляемые маразмом и многочисленными болячками.

Коровин закурил и подумал, что нужно на что-то решаться. Распродавая свое имущество и пытаясь одолжить у Кузнеца деньги, он даже не предполагал, что ему придется принимать какие-то решения. Ему казалось, что решение принято давным-давно и осталось только претворить его в жизнь, последовательно, одну за другой, принимая заранее продуманные меры. Теперь же вдруг выяснилось, что никакие меры не продуманы, и решения как такового нет, а есть только клубящийся серый хаос: с одной стороны, «не убий», а с другой – «око за око».

Он был стеснительным человеком и просто не мог себе представить, как придет, скажем, на базар и начнет приставать к торговцам с расспросами: простите, вы не подскажете, где я могу приобрести винтовку с хорошим боем? Только, умоляю вас, это строго между нами… Да первый же торгаш, к которому он обратится, немедленно сдаст его ближайшему омоновцу и будет прав!

Коровин почувствовал, что остатки его решимости тают, как кусок рафинада в стакане с крутым кипятком. Тогда он закрыл глаза, закусил зубами изжеванный фильтр сигареты, прислонился спиной к подоконнику и представил себе Валентину Александровну – как она суетится у плиты в своем стареньком ситцевом халатике и шлепанцах с вытертой меховой опушкой. Волосы у нее собраны в аккуратный узел на затылке, а пухлые, но все еще очень красивые руки так и мелькают над плитой – шинкуют, помешивают, подсыпают, поднимают и опускают крышки кастрюль, откуда вырывается ароматный пар… Он вспомнил, как лежал в тот день на диване с компрессом на горле, по грудь укрытый клетчатым пледом и с градусником под мышкой – слегка недомогающий, но окруженный заботой и, в общем-то, очень довольный своим положением больного. А потом был звонок из больницы, а потом, потом…

«Время – большая сволочь, – подумал Коровин. – Оно лечит наши раны, не спрашивая, нужно ли нам это. Этой ране не затянуться. Если дать ей зарасти сейчас, даже не попытавшись хоть что-нибудь сделать, то до конца жизни не сможешь смотреться в зеркало, потому что там будет отражаться маленькая, тихая, трусливая мразь… И самое страшное, что даже к этому можно привыкнуть».

В носу у него внезапно защипало, а глаза сделались горячими и влажными. Коровин скривился, пытаясь удержать непрошеные слезы, и это ему удалось. Он шмыгнул носом, поправил на переносице очки с мощными линзами, раздавил окурок в жестяной пепельнице и решительно поднялся.

* * *

Выходя из дома, он как-то забыл, что на улице не август и даже не октябрь, и у него сразу же начали мерзнуть уши и голые кисти рук. Он поднял воротник своей старенькой матерчатой куртки и спрятал озябшие кулаки в карманы, но режущий ледяной ветер все равно донимал его, ероша на голове остатки изрядно поредевшей шевелюры.

  73